— Пока не разорятся, — перебила его тетя Юльча.
— Ну, это дело другое, — захохотал дядя Тони. — Но жир-то и тогда при них остается.
От смеха лицо и шея его стали лиловыми. Такого же цвета было у него лицо, когда они с тетей Юльчей поднимались в квартиру. А тетя Юльча, словно раскормленная гусыня, тяжело отдувалась. Внизу, в лавке, толстые ручищи тети Юльчи опирались на стойку кассы, а груди ее под двойным подбородком горой возвышались над стойкой. Поднявшись домой после закрытия лавки, она уже в прихожей закричала: «Ох, мама, помогите мне скорее снять корсет!» Корсет с треском расстегнулся, и тетя Юльча с облегчением вздохнула. Грудь ее опала, фигура расплылась. Но зато тетка сразу же стала мягче и приветливее.
А вот хилые девчонки по-прежнему оставались безжалостными. Они называли Пишту не иначе, как «чернорабочий», когда снисходили до общения с ним. Они издевались над его штанами, и Пишту это задевало больнее, чем кличка, потому что тут они были правы. Мать всегда покупала ему штаны ниже колен, чтобы он не вырастал из них! Разумеется, штаны не дожидались, пока Пишта вырастет из них, частенько он даже нарочно их рвал, потому что злился и огорчался, что так медленно растет. Ему хотелось носить длинные брюки, как у взрослых, но напрасно он упрашивал мать, брюк ему не покупали.
«Радуйся, что мал. Человеку только и счастья-то, покуда он ребенок».
Но Пишта даже дома не испытывал никакого счастья оттого, что он еще ребенок, в Пеште же он совершенно одичал — этакий загнанный в угол чужак. Дети здесь ходили совсем в коротеньких штанишках, не доходивших до колен, и в носочках. Дома такие штаны и носочки были только у сына управляющего. У того была даже пони и собственная площадка для игры в крокет. Пишта мечтал подружиться с ним, ему так хотелось взять пони под уздцы. А вдруг тот мальчик разрешил бы ему немного посидеть на лошадке?.. Или хотя бы потрепать пони по лоснящейся холке? Ну, а на худой конец поиграть на площадке в крокет. Но родители не позволили. Пиште запрещено было даже близко подходить к площадке для игры в крокет да и к самому дому управляющего.
Отец не снимает шляпу перед управляющим. Тот хоть и господин, а сам в холуях у других ходит. Жена у него молодая и собой красавица. Пишта знал, чувствовал: она и вправду очень красива (обладатель пони и крокетной площадки, мальчишка с физиономией похожей на индюшиное яйцо, был ее приемным сыном), но, почти незримая в ореоле своей красоты и нисходившего от нее аромата, она даже кивком головы не удостаивала мать Пишты. «Эта даже со старой докторшей не здоровается», — говорили заходящие в их дом жены ремесленников. «А своего старика мужа она…», — ив присутствии Пишты начинали шептаться. Они всегда и всюду шептались, но он все равно знал, о чем они говорят. И все же был на стороне красивой жены управляющего, и ему очень хотелось побывать там, где есть пони, площадка для игры в крокет и такая красивая мама…