Несовременные записки. Том 3 (Бавильский, Валеев) - страница 14

Какое жестокое и поистине бесчеловечное самораспятие ради пресуществления! Акт самопожертвования столь же холоден и расчётлив, как во времена герцинского горообразования! Роды Деметры, не чувствующей собственных мук, пережить которые — и исполниться состраданием — может только отпавшее от пуповины дитя…

Мысль о том, что Природа — не храм, а мастерская, и человек в ней работник, принадлежит не Базарову, он украл её у Адама. Но между сыном века Оленя и сыном железного века лежит история, а история — это поиск человеком истины о себе, мире и Боге, и в ходе его неизбежны замечательные прозрения. Святой Эгидий изображается с ланью, которую он заслонил своим телом от стрелы какого-то местного Нимрода. Святой Франциск из Ассизы разговаривал с цветами и птицами, находя с ними не меньше общего, чем с Божьей тварью, почему-то присвоившей себе титул «царя природы». Сколько раз простые души, читавшие «Книгу Бытия» не глазами, но распахнутым сердцем, должны были смутиться одной очевидности: поскольку вся Природа — это эманация Бога, следовательно, абсолютное также органично входит в её состав, как в состав человека. Правда, из этого следовал пугающий вывод: значит, как и человек, природа имеет абсолютное качество и не может служить только материалом и средством. Тут возникал тупик. И дело не в вытекающих из нового постулата абсурдных следствиях, в частности, необходимости признания за природой свободы воли — схоластика Аквината пережёвывала и не такие абсурды, — просто этот тезис был неприемлем для европейского технологического гения, энергично вьющего себе всепланетное гнездо и всегда готового найти оправдание своей истребительной практике в догме об утверждённом свыше верховенстве человека над биосферой.

Технологичность мышления — великий дар европейского интеллекта, выдвинувший его в створ эволюции и позволивший дать личности не просто защиту от стихий в стенах дома и гарантированный урожай на клочке пашни, а всё богатство структур мощной урбанистической цивилизации, где она могла реализоваться во множестве ипостасей. Счастливое стечение исторических и этнических обстоятельств, египетские и ближневосточные заимствования, адаптированные от природы талантливой романо-германской расой, упорство в самоустроении и устроении «домашнего очага» сделали того Homo faber, который не состоялся в Индии и Китае, не сумев постулировать закон исключённого третьего. Но технологическое мышление, принимающее во внимание лишь простые зависимости феноменального мира — какие бы обширные области человеческой деятельности оно ни контролировало, — не выражает существа человека, ни даже его сознания. Полноценное человеческое сознание необходимо религиозно, ибо с того дня, как человек обособился в мире тварей и самоопределился как сапиенс, он стремится перевести на язык понятий всё, что целокупно вмещает. Такие его составляющие, как воля и нравственное предвосхищение абсолютного бытия, не могут быть освоены специфическими центрами рационализации, откуда берёт исток технологическое мышление, а требуют синтетического языка веры, которой, также оперируя понятиями и образными комплексами, тем не менее связует их чем-то понятийно фундаментально непередаваемым. Между двумя этими типами знаковых систем (одна из которых притязает на конституирование всей мучительно неоднородной человеческой целостности, а другая имеет чисто вспомогательный, орудийный характер и преследует утилитарные цели достижения видом энергетически выгодного положения в реальности сугубого естества) на протяжении всей человеческой истории шла скрытая, но упорнейшая борьба, вылившаяся, наконец, в жестокий конфликт.