Существо, приохотившееся к владению пращой и дротиком, — это не существо, подбирающее с земли камень, чтобы запустить им в зайца. Кожаная лента пращи, каменный наконечник метательной палки — это вещи, остановленные в саморазвитии, насильственно удерживаемые от рассыпания в прах, отчуждённые от той роли, к которой они призваны породившим их дочеловеческим Космосом. Праща, дротик, ручной огонь, примитивная глиняная обмазка выпотрошенного желудка, превращающая его в род сосуда, слоновый бивень, поддерживающий верх шалаша, жильная нитка, стягивающая куски шкур, — всё это разрывы в ткани упорядоченного бытия. Целое, качественно сущее в каждой части, претерпевает такие изъятия, что грозит обрушиться. Мы берём не Вселенную, мы берём первобытное стойбище и его окрестности — ойкумену человеческого самоопределения. Старое родовое космическое чувство, унаследованное от афарского «йети», уже не сможет служить в этом оползающем в хаосе естестве поведенческой опорой, обоснованием цельного поведения. Что же вернёт миру единство и вящую определённость? Иначе говоря, где выход для существа, постигающего и разрешающего противоречия жизни путём, который неумолимо ведёт его сразу к онтологической и житейской бездне и свернуть с которого невозможно?
Человек существует, стало быть, он этот выход нашёл.
Я уже говорил, что становление человека происходит лишь в петлях связей: умопостижение мира неотделимо от делания орудий, а обзаведение утварью и ролевая дифференциация в племени неотделимы от метаморфоз сомы и самообнаружения того, что мы называем сознанием. Единым фронтом своего существа разворачиваясь на завоевание мира, постигая в этой борьбе свои возможности, задействуя резервы и на ходу меняя стратегию, неразумное двуногое произвело такое фундаментальное внутреннее перевооружение, что, начав битву парантропом, утвердилось на первых завоёванных рубежах уже мыслящим человеком. Знание, теплившееся в животном, отразило самоё себя и стало рассудком. Сфера чувственных переживаний, содержавшая целостный образ бытия, восполнилась некоей ею же выношенной субстанцией, которая немедленно заявила своё право на самостоятельное значение и овладела обширными областями поведенческой мотивации. Перед лицом разъятого на культуру и природу мира человек обнаружил себя двуединством чувственного и сверхчувственного. В этом был его шанс. Сделав ставку на человека, природа не могла подвести его к бездне, заведомо лишив возможности её перепрыгнуть.
Тут я вынужден отвлечься и сказать несколько слов о природе того, что называется верой или мистической интуицией, потому что это один из основных пунктов моих рассуждений.