Отцовские слова звучали настолько убедительно, что я согласился с ними, а от своих первоначальных намерений отказался без всякого сопротивления, с такой легкостью, что меня это самого удивило. Лишь впоследствии, когда я уже учился в Берлине, мне пришло в голову (но отцу я об этом никогда не говорил), что за его убедительными доводами скрывалось страстное желание отца-неудачника, который так и остался чертежником, чтобы, по крайней мере, сын добился того, о чем мечтал отец. Возможно, это был не главный мотив, но он явно играл определенную роль, даже если отец и не отдавал себе в этом отчета.
Но только вскоре после получения диплома началась война и всем планам пришел конец. Тем более я благодарен отцу, что он изменил мои первичные намерения. В результате мне не пришлось брать в руки ружье, стрелять, а значит, и убивать; может, только поэтому я и остался в живых. Вопрос, правда, долго ли мне еще жить? Все равно странно, что Ян меня не убил». И тут Ганс Вайнер понял, что точно так же и он мог убить Яна. Эта мысль испугала его. «Gott bewahre[8], только не это, этого я бы не сделал ни за что, — ужаснулся он, не в силах объяснить, что же нашло на него тогда, ведь до сих пор ничего подобного ему и в голову не приходило. — Почему я набросился на него, когда он всего лишь заткнул мне рот, почему я спровоцировал эту жуткую драку, почему я полез в нее как безумный?» Он не находил ответа. Да, где-то в глубине его личности скрываются силы, которые в известных обстоятельствах способны прийти в движение и привести к последствиям, совершенно несовместимым с его принципами, с его моралью. «Убить его я не хотел, и тем не менее убить его я мог, — продолжал рассуждать Вайнер, — в состоянии бешеной злобы, потеряв над собой контроль, или под влиянием инстинкта самосохранения». Сознание, что он тоже способен убить, поразило его, застало врасплох. Оно действовало удручающе: приходилось признаться, что он сам в себе заблуждался.
Дождь все сеялся.
Двое наобум слонялись по лесу. Напрасно искали они какое-нибудь прибежище, покинутую избушку лесорубов или хотя бы навес над кормушкой. Ян ловит себя на том, что он лязгает зубами, по телу иногда словно огонь пробегает. Он ведет жестокий внутренний бой между жаждой выйти из леса и направиться к первому попавшемуся дому и страхом, что они нарвутся на обман, ловушку, — и тогда все пропало, все усилия, страдания были напрасны.
Вайнер шагает тупо и тихо, неловко ступая на правую ногу: он уже перевязал платком стертую пятку. Его тоже трясет как в лихорадке. Вот разве что разбитое, опухшее лицо приятно холодят стекающие дождевые капли. После той драки по всему его телу разлилась изнуряющая усталость. Вихрь мыслей улегся, в отупевшем мозгу воцарилась полная апатия. Не думалось и не хотелось думать совершенно ни о чем. Рядом с ним Ян дважды спотыкался на мокрой хвое и падал. Майор останавливался и равнодушно ждал, когда он опять встанет на ноги. Безучастно наблюдал, как тяжело, не сразу он подымался с земли, и не испытывал ни малейшего желания броситься на него. Видел и камень, лежавший у его головы, достаточно было нагнуться и ударить. Вайнер этого не сделал.