— Это есть беглец. Стайер. Все работать, стайер будет бегать!
Он наклонился к одному из бежавших и обрезал кальсоны на уровне колен.
— Трусы, — удовлетворенно отметил фельдфебель и приступил к продолжению собственной шутки, которая, по всему, очень веселила его, и он наклонился, чтоб обкорнать белье у другого участника побега.
Но тот не стал стоять безучастно. Попка потерял бдительность, и через мгновение фельдфебель хрипел на утоптанном снегу аппельплаца, а из-под левой лопатки у него торчали два кольца добротных кованых ножниц. Автоматчики опоздали на долю секунды и остервенело исправляли ошибку, всаживая пули в шестерых, проявивших непокорность.
Борька, стоявший в затылок за Фоминым, стонал от злости: «Автомат бы сюда, Володька!», но закашлялся так, что на губах показалась кровь.
«Еле стоит, — подумал Фомин, — только б на работе не упал, а то забьют охранники или пристрелят, как этих шестерых». И от мысли этой захотелось взвыть, но он пересилил себя и стал думать о том, как на работе пристроить товарища так, чтоб он смог продержаться этот день до конца и после работы довести Борьку до барака, и так дня два-три, а там, может, и обойдется.
3
Смерть Попки обнаружила дар речи у коменданта лагеря.
— За убийство унтер-офицера доблестной германской армии, — механическим голосом перевел переводчик, подстраивая тон перевода к речи коменданта, — приказываю расстрелять сто человек. Сто, — повторил он. — И это — не самая высокая цена за солдата рейха, но вы ее обязаны уплатить сполна. Так требуют народ, рейх и фюрер. Пусть отсчитают сами, — сказал он переводчику и уточнил: — Отсчет начинать с левого фланга.
Пленные стояли по рабочим командам, в две шеренги. Смертный отсчет начали конвойные, вытащив для начала с десяток человек, а остальные выходили сами. Переводчик монотонно считал по-немецки, но такое и переводить не требовалось. «Фирциг» — сорок — было где-то далеко от Фомина, но потом вдруг все стало приближаться, и, когда переводчик выкрикнул: «Ейн унд ахтцейн» — восемьдесят один, Фомин поймал себя на том, что сам, вслед за немцем, непроизвольно считает дальше. Девятнадцать — это не так много, и после секундного подсчета он обнаружил, что произносить «сто» немец будет, когда его, Володьку Фомина, вытащат из строя, если он вдруг замешкается. Он скосил глаза на соседей справа и понял, что они тоже все высчитали и теперь смотрят на него, кто с жалостью, а кто с облегчением.
— Фир унд нойнцейн!
«Девяносто пять, а за ним много-много нулей. Внеклассная задача в восьмом классе была. До какой-то туманности расстояние то ли в километрах, то ли в световых годах давалось, и надо было представить эту длиннохвостую цифровую гирлянду в степенях десятки. Совсем забыл, как туманность называлась».