Тридцатьчетверку между тем увозили все дальше, увозили в ней Виктора, тащили, как безропотную овцу на убой, накинув на шею стальную веревку буксира. Сравнение с овцой показалось особенно оскорбительным. Он вдруг обозлился, и эта злость затмила обиду, горечь, страх. Страх, в котором он не признавался себе, но который существовал, был на самом деле, был и держал когтями крепче буксирного троса.
Виктор еще не знал, как будет действовать, что сделает, но уже лихорадочно придумывал самую высокую плату за свою жизнь.
Выбраться через башенный люк и забросать немецкий танк гранатами, стрелять из револьвера, душить руками, кусаться, биться до конца!..
Кого душить и кусать? Конвой наверняка в немецком танке. А при всей мощи оборонительной гранаты она ничто против брони.
Тут он вспомнил о нижнем люке. Протиснуться через него не легко, но возможно. Главное — абсолютно скрытно. На ровном участке дороги, если умеючи прильнуть к земле, и днищем не заденет, и никто не заметит в клубах пыли.
Виктор потянулся к люку. На крышке лежала нога в хромовом сапоге, у края, чуть-чуть только сдвинуть. Он уже прикоснулся к ней, но быстро отдернул руку, будто нога старшего лейтенанта Ивлева была заряжена электричеством, как конденсатор; ток ударил Виктора, встряхнул его. Он огляделся и увидел все другими глазами, и себя самого увидел со стороны. Он трусил! Дрожал за собственную шкуру! Думал только о собственном спасении, даже когда хотел стреляться и когда в ярости придумывал, как бы взять с немцев выкуп подороже.
Он сразу вспомнил часового в военкомате: «Цыпленок». Цыпленок! Жалкий, растерянный, перепуганный цыпленок!
И когда наконец сознался в собственной трусости, схлынула ярость, отступил страх, а на смену пришло то единственное, что могло сделать все, что еще возможно было сделать в сложившихся обстоятельствах. Это единственное называлось хладнокровием. Хладнокровием воина, ибо лишь с этой минуты Ширшов стал солдатом.
Он услышал странные звуки, схожие с мычанием глухонемого, бросился к Богаткину и увидел натужно искривленный рот. Глаза встретились с мутным, измученным взглядом. Виктор схватил флягу с водой и приставил ко рту, но голова контуженого тряслась, а когда все же удалось влить несколько глотков, Богаткина стошнило. Но все-таки ему стало чуточку легче. Виктор помог забраться на сиденье: так не мутило.
Старший лейтенант Ивлев еще дышал, под комбинезоном редко-редко подрагивало сердце; он был ранен в голову и левое плечо. Виктор, как сумел, перевязал старшего лейтенанта и поднялся к Тихонову.