Бронированная цепь, набирая скорость, ринулась на траншею. Странное, цепенящее зрелище. Такое страшное, что Алхимов внезапно лишился всякого страха. Не расхрабрился, не обмяк от предощущения немедленной гибели. Просто снизошло на него какое-то дикое, неестественное спокойствие. Или безрассудство. Он поднялся в рост, посмотрел на правый фланг, где немцы подошли к самой траншее.
Крайний танк низко опустил ствол, намереваясь выстрелить в упор. Внезапно вблизи от танка вскинулась фигура в зеленом. «Егоров!» — скорее догадался, чем узнал Алхимов.
Под гусеницей выплеснулся до самой башни красный взрыв.
«Его-оров…» — выдохнул Алхимов и с надеждой повернулся в сторону «сорокапятки». Снаряды и пули расчистили кустарник вокруг огневой позиции. Пушка стояла в беззащитной оголенности. Возле нее копошилась долговязая фигура. «Леонтьев…»
Но немцы уже заметили его. Снаряд-болванка с адским звоном ударил в щит, и пушка завалилась набок.
Над головой прошла пулеметная очередь. Алхимов нырнул в окоп, схватил гранатную связку и швырнул ее навстречу темной, чудовищной вблизи громадине. Попал, не попал — выяснять было некогда. Согнувшись, отбежал влево и, когда выпрямился, увидел Леонтьева. Тот пытался установить пушку. Одному это было не под силу: ствол лишь покачивался, в дымной пыли медленно крутилось верхнее колесо. Алхимов кинулся на помощь, но очередной снаряд доконал «сорокапятку». Колесо отлетело далеко назад и, подскакивая, как детский обруч, весело покатилось к соснам. За колесом летел, размахивая руками, Леонтьев.
Пули вспороли рыжую траву у ног. Алхимов с ходу припал к земле и развернулся обратно к окопу.
Возвращаться было уже некуда: танки яростно утюжили передний край. «Граната! Последняя граната!» — вспомнил Алхимов. И ему стало страшно. За себя, за раненых товарищей, среди которых лежал и лейтенант. Надо спасти, попытаться спасти. Хоть кого-нибудь.
К горькому запаху пороха и взрывчатки прибавилась едкая вонь бензина и выхлопных газов. Танки ревели и фыркали за самой спиной. Алхимов короткими перебежками добрался до рощицы и, петляя, падая, пересек ее.
Обняв горячий шершавый ствол, загнанно дыша, он в ужасе смотрел на капустное поле. Крупнокалиберные пулеметы кинжальным огнем секли с высоты капусту и людей, что пытались доползти до реки. Широкое поле до середины было усеяно ранеными и убитыми. Бурые и черные бинты колыхались, как траурные ленты.
На опушке обреченно лежали, где их оставили санитары, тяжелые, те, кто не мог сдвинуться с места.
— Нет, нет-нет! Туда — нет! — услышал вдруг безумный шепот Алхимов. И тогда лишь увидел вблизи Леонтьева. Светлые глаза его на черном от копоти и грязи лице казались прозрачными. Леонтьев не узнал Алхимова, но предостерегал, удерживал, тыкал трясущейся рукой в сторону капустного поля и повторял как заклинание: — Нет, нет-нет!