Одна за другой загорались печальные звезды, уже и луна показалась — траурный диск с иззубренным краем, когда он решился наконец оторваться от берега, оставить укрытие.
Сапоги так засосало, что освободиться от них ничего не стоило. Алхимов поплыл медленно и тихо, по-собачьи подгребая руками, ни звука чтоб, ни всплеска. Сам того не замечая, он действовал хладнокровно и расчетливо.
Сзади, на берегу, хлопнул выстрел, гулкий, как из охотничьего ружья. Рассыпая огненный хвост, взлетела белая ракета. Алхимов заглотнул воздух и поднырнул. К счастью, немцы кидали обыкновенные «свечки», без парашютиков. Они недолго горели, гасли на излете или с шипением тонули в быстрой реке. Алхимов смотрел сквозь воду, словно через мутное зеленое стекло, пока не стемнело и можно было плыть дальше.
Труднее всего оказалось выбраться на берег, но он справился с этим и долго потом отлеживался на теплом, еще живом песке. Затем отыскал в небе Полярную звезду и двинулся на север, соблюдая на всякий случай предосторожность и готовый к неожиданностям. Наверное, поэтому удалось незамеченным приблизиться к небольшой группе людей на тесной полянке. Бессвязное горячечное бормотание, вскрики, стоны. Бинты и повязки. То были раненые, первая партия, которую утром еще удалось переправить в тыл. С ними находился молодой санитар, подавленный и растерянный от всего, что произошло на его глазах. Он ждал в прибрежных кустах очередной партии раненых…
Узнав замполитрука, санитар припал к его груди и по-детски зарыдал:
— Как… как они могли… такое… Такое!..
Алхимов поглаживал вздрагивающие острые плечи, говорил санитару, самому себе:
— Тихо, тихо. Могли… Но ничего, ничего!
В голосе прозвучала угроза.
Ни Алхимов, ни другие не знали и не могли знать, что война только начинается, Великая, Отечественная война. И не знал, не понимал в тот час Алхимов, что, пережив этот день, он как бы родился во второй раз. Солдатом.
Потом были другие бои, ранение на Черной речке. Пуля ударила по затылку. Ударила — на излете уже была. Отключила речь, парализовала ноги. Товарищи оттащили Алхимова, передали санитарам. И тут вдруг вернулась речь, Алхимов начал ругаться. Голос не долетал до фашистов, но так было легче.
Второй раз его ранило у Пулкова, опасно. «Еще полтора миллиметра — и…» — сказал хирург. Пришлось отлежать больше месяца на госпитальной койке в блокадном Ленинграде. И опять на передовой, в родном 19-м стрелковом полку…
В топких болотах под Тосно, когда в роте осталось трое — студент Горного института Женя Попов, ленинградский рабочий Миша Рейнгольд и Алхимов, — его, как временно исполняющего обязанности командира роты, вызвали в полк. «Садись, оформляй похоронки», — печально велел начштаба. Пока Алхимов рассылал скорбные вести во все концы родной земли, тяжело ранили Попова и убили Мишу…