Носилки остановились у самолета.
— Держись, брат-солдат, — одними губами промолвил Большаков. — Война кончилась, бой продолжается…
Все отдалились от самолета. Пропеллер крутнулся несколько раз, разгоняясь, и превратился в сплошной ртутный круг. Покачивая крыльями, самолет побежал по полю и, легко оторвавшись от земли, понесся по наклонной ввысь.
Когда черная точка растворилась в майской синеве, Котин подошел к женщинам, что, сбившись в кучу, молча и горестно стояли поодаль, и сказал, совсем как Большаков:
— Пошли.
Антипов лежал на дне узкой одиночной щели и думал о превратностях солдатской жизни. Три месяца назад, день в день, восьмого мая праздновал в роскошном особняке Победу, прикидывал, когда будет дома, что из Берлина привезет сестренкам и матери, а сейчас вот зарылся кротом в монгольскую трудную землю, и неизвестно еще, сколько так мытариться… По ночам оружейная сталь покрывается тонкой кружевной изморозью, брови мохнатятся инеем и даже под шинелью и плащ-накидкой дрожь колотит, а днем опять пекло, от которого единственное спасение — щели. Уже к половине одиннадцатого все, кроме часового-наблюдателя, забиваются в них и натужно всасывают иссохшими легкими обманчиво-влажный на глубине воздух. И так, пока солнце не пойдет на закат. Обед в семнадцать тридцать, отбой за полночь, подъем чуть свет…
Там, на далеком теперь Западе, по всему длинному и запутанному фронтовому пути остались следы шалашей, обвалившиеся землянки, долговременные блиндажи, городские квартиры и особняки. На долгой войне хоть на час обосновываешься со всей возможной домовитостью. Здесь, на Востоке, никто и никак не устраивается, будто остановились на короткий привал. Да и строить не из чего: ни дерева, ни кустика, ни бревна — безжизненная всхолмленная равнина, нерадостное небо, мертвая тишина, изредка нарушаемая кашлем или громким зевком. Казалось бы, спи, отсыпайся за всю войну, так нет же, думаешь, мечтаешь…
От станции до деревни шесть километров, и все березовой рощей да солнечными перелесками. Красота такая — дух захватывает! Вот и пускай Калерия сразу убедится, в каком райском месте жить будет…
— Артист! — глухо послышалось из соседнего ровика.
Ерохин… Пожалуй, единственный, кто еще не выбрал свою сонную норму. Вот и дрых бы в своей норе, не перебивал чудесные видения…
— Артист! — позвал громче. — Па-аша!
Антипов досадливо крякнул, перевернулся на спину и недовольно откликнулся:
— Ну чего?
— Паша! — сразу возрадовался Ерохин. — Расскажи чего-нибудь!
Ох и любитель же всевозможных представлений! Сутками глядел бы да слушал, распустив, как дитя малое, губы и уши развесив. В другой момент Антипов уважил бы просьбу, а сейчас, как в пьесе Горького: «Дурак, песню испортил!» Только о доме размечтался…