Всепоглощающее счастье рождает ощущение, что длиться оно будет вечно. Случается это не так уж часто, и способны испытывать подобное чувство только юные души. Новое состояние души омолаживает человека, но — увы! — благодаря забвению, когда все, что было прежде, рассыпается прахом и время начинает отсчет заново. Не нужно противостоять людям, не следует стремиться познать суть их натуры, их поступков, чтобы и в зрелом возрасте сохранить тонкость и свежесть души, необходимую для перемен. И барон сохранил их! Вдруг для него все словно переменилось: дом, обстоятельства, даже день; барон Барбу поднялся и, направляясь к двери, сказал, будто они куда-то опаздывали:
— Идем же, Наталия!
Домница Наталия тут же поднялась и пошла вслед за ним, послав Урматеку прощальную улыбку. Победа была за ней!
Янку едва догнал их около ворот. Они сели в фаэтон и укатили, оставив Урматеку в полном недоумении. Ни умом, ни сердцем не мог понять Янку поведения барона. Глядя вслед удалявшейся коляске, он крепко выругался, вложив в это ругательство свое восхищение домницей Наталией.
Школа, куда десять лет назад отдали Амелику обучаться грамоте, была одним из тех пансионов для девочек, каких в те времена было немало. Пансионы эти худо служили нуждам подлинной образованности, зато отвечали требованиям моды, установленной родителями, которые полагали, что о детях нужно заботиться, но не знали, как именно. Открывались эти школы и поддерживались в основном рвением отцов семейств ради своих чад и наследников, матери же смотрели на эти заведения косо, не видя в них никакого проку. Но поскольку ни те, ни другие не представляли себе, каково должно быть воспитание, то повиновались лишь своему тайному предчувствию грядущих перемен и, стало быть, приносили жертву во имя завтрашнего дня. Видя недоброжелательство домашних к школе, о которой в доме говорилось как о враге или чем-то непотребном, дети тоже проникались к ней недоверием.
Пансион, где обучалась Амелика, содержала старая дева с весьма скромными средствами. Старички, одряхлевшие в разных уголках страны и считавшиеся учителями вовсе не из-за своих познаний, были по большей части из гувернеров при боярских детях. Французы, швейцарцы, австрийцы, иной раз даже поляки, они обучали девочек на слух какому-нибудь иностранному языку — французскому или немецкому. «Маман» — так называли девочки свою директрису — не слишком заботилась о каких-либо других науках, поскольку знала, что отдают в ее школу детей именно из-за этих жалких чужестранцев, которые обучат девочек кое-как болтать на чужом языке. Ее пансион, однако, пышно именовался Институтом благородных девиц, и поэтому она в первую очередь пеклась о том, чтобы выпустить своих подопечных благородными. Занятия велись здесь весьма свободно, и пансионеркам нечего было бояться суровых экзаменов. Год за годом текло учение, не задевая ни ума, ни сердца девочек. Сонная домашняя жизнь тянулась и в классных стенах. Самыми значительными событиями в жизни учениц были те же, что и в родном доме, и возникали они в соответствии с временами года. По осени, например, это было заготовление компотов и варенья, которые варились здесь в неимоверных количествах. Вдали от матерей, занятых теми же хозяйственными хлопотами, девочки встречали поощрение к подобным занятиям и у Маман, трезво видящей в них хоть какую-то пользу от долгих лет обучения. Но занимались всем этим в пансионе втайне, ибо госпожа директриса прекрасно понимала, что родители ждут от обучения в пансионе вовсе не домоводства, а чего-то совсем иного, за что и платят хорошие деньги. По заведенному Маман порядку пошли дела и у Амелики.