. Через несколько недель пришла та газетка в Рудобелку, прочли сначала латыши, а потом пересказывали каждому рудобельцу. Ну и порвали тогда мужики животы над Прокопом. С тех пор и пошло — Пивовар и Пивовар. Аж до сих пор не позабыли, и детей, не иначе, пивоварами называют.
Когда наступил рассвет, поднялись на холопеничский мост. На берегах поседел нескошенный ситник, дрожал на голой лозе продолговатый красный листок. Бурлила темная вода в водоворотах.
Остановились передохнуть. Александр поставил возле перил винтовку, вытащил кисет и стал угощать фабричной махоркой.
Старик долго чмокал трубкой, пока не раскурил ее, потом присел на брус, прижмурил хитроватые маленькие глаза и начал расспрашивать:
— А скажи ты мне, Лександра, кто же теперь нами командовать будет? Царя скинули, министров разогнали, энтот аблакатик, говоришь, в юбке задал деру. А без головы да без узды народ, как стадо овечье без барана, разбредется кто куда. То как же оно будет? Без власти, браток, непривычно.
— Власть, батька, у народа теперь. Советы всем будут заправлять. Рабочие, крестьяне, солдаты избирают своих депутатов, те собираются и решают, как дело вести. Советы теперь всему голова.
— А кто же будет самым главным над Советами, чтобы слушался народ, а часом, и… побаивался. Ты, брат, знаешь, что дай человеку волю, то и начнется — что хочу, то и ворочу, сосед с соседом перегрызется. Скажем, тебе захочется отхватить лучший кусок панской земли, а он и мне приглянулся, вот и схватимся за грудки, дубиной не разгонишь. Не-ет, браток, власть нужна, чтоб порядок был. — И старик сжал грязный жилистый кулак.
— Для того большевики и революцию делали, чтобы мы сами хозяевами над всем были.
— А кто они, те большевики, скажи ты мне, хлопец? Все слышишь, большевики, большевики, хотя бы на одного поглядеть.
— Ну, смотри на меня, дед.
— И на меня, — разгладил пушистые усы Анупрей.
Терешка похлопал глазами, посмотрел сначала на одного, потом на другого, словно видел их впервые, поднялся, забросил на плечо котомку и первым сошел с моста.
— А я тогда кто? Меньшевик? — огрызнулся он.
До дому оставалось верст восемь.
Хутор Сереброн стоял в лесу, словно в венке. Вокруг него было волок[5] десять обработанной и хорошо ухоженной земли. Посреди сада — большой дом под оцинкованной крышей, через дорогу — коровник и длинный амбар из тесаного бруса.
К крыльцу подкатил возок. С него ловко спрыгнул тот самый «общипанный офицерик», которого так и не добудился Терешка в Ратмировичах. Он дождался, пока все вышли из вагона, забрал свой чемодан и пошел искать подводу, чтобы добраться до дому. Долго торговался с упрямым дедом, какими деньгами ему платить. Николаевских тот не брал, думских и керенок за деньги не признавал и все повторял: «Вот если бы золотом, то можно было бы и подвезти. Это ж верст двадцать, а то и больше будет».