До Бобруйска он все же продержался. В больницу приехали ночью. Попытался встать, но так и шмякнулся навзничь — ноги были как чурбаны.
Санитары внесли Левона в коридор, хотели стянуть сапоги, но они примерзли к ступням. Руки в тепло зашлись, будто тысячи иголок загнали под ногти. Конвоиры позвали доктора, что-то ему говорили, писали какую-то бумагу и, грохоча сапогами, вышли из больницы.
Как только закрылись двери, невысокий подвижной доктор моментально очутился возле больного. Над Левоном наклонилось молодое лицо с жиденькой бородкой, сквозь толстые стеклышки очков удивленно глядели большие темные глаза.
— Откуда? Фамилия? Имя? По батюшке?
Левон еле слышно отвечал.
— Значит, из Рудобелки? — переспросил Морзон. — Придется спасать, Левон Ефимович, — утешал доктор.
Морзона знали не только в Бобруйске. Молодому хирургу верили, на него надеялись в каждой волости, в каждом селе уезда. «Коли доктор Морзон не справится, то и боже не поможет, — говорили в далеких и близких селах. — Очень уж свойский человек. Видать, не панского рода».
Владимир Осипович всю ночь не отходил от Одинца. Больному ставили банки, обкладывали грелками, поили горячим молоком, растирали тело и делали уколы. Почерневшие руки нестерпимо болели, нога горела огнем и колола тысячами иголок. Доктор качал головой и зло бурчал какие-то непонятные слова:
— Вандалы, гунны, узурпаторы! Что они с человеком сделали! А ведь Геркулес был. — Потом повернулся к Левону: — Мне приказано вылечить вас. Вылечить и отдать жандармерии. Оплети горшок и отдай дураку разбить. От горячки и сильной боли Левон не все слышал и не все понимал из того, что говорил доктор. Он уже поверил в его доброту и справедливую силу.
— Только придется оперировать, может, даже отнять ногу. Вы согласны?
— Хоть зарежьте, лишь бы не мучиться, — процедил Левон.
На другой день понесли Одинца на операцию. Нога и пальцы были синие, как переспевшие сливы.
— Ампутировать.
Доктор и его ассистенты поражались выносливости и терпению этого человека. Чтобы не началась гангрена, пришлось отнять левую ногу чуть пониже колена, ампутировать пальцы на другой ноге и на обеих руках.
— На селе это уже не работник, однако жить будет, — сочувствовал и вместе с тем радовался Морзон.
Когда Одинец немного отошел, к нему на койку подсел доктор:
— Ну, как себя чувствуем?
— Полегчало трошки, — кивнул Левон.
— Да и вы полегчали, пришлось слегка укоротить вас. Что танцевать будете, не обещаю, а на костылях нынче многие ходят. Вы молодец, Левон Ефимович: такое не всякий металл выдержит.
— А рудобельский большевик вынес. Теперь таиться нечего — продал, сука шляхетская. Так что вы, доктор, возле меня не сильно хлопочите. Все равно крышка.