Однако никто не видел, как другим ходом Платон Ревинский и Шолом Агал вынесли из морга Левона Одинца, уложили его на сани, укутали одеялами, прикрыли сверху кожухом и по темным переулкам и пустырям перебросили за переезд на квартиру старого железнодорожника Владимира Стрелле.
А поутру вся больница знала, что ночью умер обмороженный комиссар.
В морге лежал труп искалеченного поездом человека с забинтованными культями, как у Одинца.
Партизан набилось в каждую хату полным-полно. Сушились свитки, онучи и рукавицы. В углах тускло поблескивали запотевшие стволы винтовок. Спали вповалку на полках, на печи, на полу, бредили и метались, командовали и всхлипывали спросонья.
Днем и ночью за селом ходили дозоры, а вокруг шумела заиндевевшая темная пуща. На дубах шелестела прошлогодняя листва, ветер гнал столбы снежной пыли, по самые крыши заметая обомшелые, покосившиеся хатки.
В Грабье обитала одна голытьба, а у бедноты всегда просторно и найдется место путникам и ночлежникам. Вот пока что и обретались здесь оба рудобельских отряда. Грабьевские хозяйки сажали партизан за стол, ставили чугун бульбы, миску квашеной капусты или толченое льняное семя.
Как-то под вечер в хату, где жили командиры отрядов, пришел Роман Соловей. Пожалуй, не было такой щели, куда бы не проскользнул этот неугомонный дед. А здесь все под боком, каждая стежка с детства знакома. Протопать из Хоромного в Грабье — будто из хаты в амбар проскочить. Не раздеваясь, сел на лавку, поглядел на Максима Левкова:
— Подворье твое, Максиме, дымом пошло. Возвратишься, отблагодари Фэльку Гатальского. Это он доносит. Старые твои прилепились в хуторе Якова Гошки. Так не бедуй, до весны перебьются. От горе, что богато людей позабирали заложниками и погнали в Бобруйскую крепость. Ульян Жинко и Рыгор Ковалевич не могли идти, так их тут же и порешили. А всех остальных, как баранов, повязали и шомполами погнали. Схватили и Левона Одинца. Он и так был еле душа в теле, так в Глусске, говорят, в конюшню бросили, чтобы от холода дошел.
Каждый расспрашивал у Романа о своих, и он одних утешал, другим говорил горькую правду.
— От расселись тут и не чуете, как вам западню готовят. Окружить хотят и всех до одного накрыть. Так что не разевайте рот. За Смыковичской дорогой особо глядите.
— Лады, дядька Роман, не проспим. А вам, может, спокойнее было бы с нами остаться? И Марылю сюда б забрали. Шляхта ж, она, один черт, жизни не даст.
— Так вы ж, я думаю, не век тут отсиживаться будете, придете и нас спасать? Только сил соберите поболе. А так не устоите. Их там знаете сколько?