Поезд еле тащился. Останавливался на каждом полустанке и просто в поле. Через окна слышалась немецкая речь, выкрики, какие-то распоряжения. Потом снова ковылял раскачавшийся «телятник». Люди стонали и бормотали спросонок.
Когда совсем рассвело, Соловей увидел через щель в стене рыжую прошлогоднюю, траву, посиневшие елочки вдоль дороги, лужи, наполненные вешней водой. Он узнавал, где они едут, потому что эту дорогу не раз измерял по шпалам. Вот поезд прогремел над Березиной. Вон как широко она разлилась и затопила прибрежный ольшаник и стога на лугах. Значит, близко станция. Стало немного страшно: а что, если немцы или легионеры надумают трясти каждого, кто приехал, начнут шарить в котомках, искать и принюхиваться? Почти рядом Соловей заметил седую, сморщенную, как печеное яблоко, старушку. Она тяжело дышала и стонала. Он подсел к ней и стал расспрашивать, куда она и зачем едет.
— Помирать, видно, детки. Заложило все в середине… — Она постучала худыми, потрескавшимися пальцами в грудь. — Вот насоветовали люди поехать до того дохтура Марзона, а где его искать, и не знаю.
— Я, тетушка, как раз к нему и еду. Батька мой там лежит. Так что не горюйте, доведу до самой больницы.
— А дай же тебе бог здоровья. Только ж я чуть ковыляю, — может, и не захочешь канителиться.
— Мне спешить некуда. Дойдем помаленьку.
Когда поезд остановился и все ринулись к дверям, Соловей подхватил старушкин узелок, соскочил со ступенек и помог ей слезть. Взял бабку под руку и осторожно повел.
У входа в вокзал стояло с десяток немецких солдат. Они ощупывали каждого взглядами и волосатыми руками, о чем-то спрашивали. Большинство пропускали, некоторых, с самыми большими мешками, отводили в сторону. Соловей шел спокойно, поддерживая больную старушку, и пристально следил за Анупреем: пропустят или задержат? Вот конопатый немец с широким женским лицом обшарил его мешочек, полапал руками от подмышек до колен, что-то буркнул и подтолкнул рукой к дверям.
Александр повеселел: а у него есть надежный «пропуск». И он еще осторожнее повел старушку к выходу.
Тот же немец, с желтыми, как у кота, глазами, прошелся руками и по его бокам, посмотрел на бабку, брезгливо сморщился и безнадежно махнул рукой. Через людный прокуренный вокзал Александр с больной старушкой вышел на мощеную площадь. У столба их дожидался Анупрей. В больницу они отправились вместе. Хоть было и некогда, жаль было бросать беспомощную старуху, да и опасно сразу идти в чайную: черт его знает, может, кто идет следом. Да и присмотреться надо к новым порядкам.