В двадцать два года она пришла к убеждению, что напрасно ждет своего гусарского капитана со шрамом на щеке, напичканного впечатлениями от путешествий по Тибету и от охоты на бенгальских тигров. Раньше у нее была привычка забираться в уголок холодной, темной гостиной и, покусывая краешек кружевного платочка, посасывая лимон или горьковатые апельсиновые корки, упиваться своими неоромантическими мечтами. Теперь она стала более вялой, легко утомлялась и забросила свои дорогие тайные грезы.
В двадцать три года она заметила, что начинает худеть, что волосы ее теряют блеск, а тело утрачивает упругость и гибкость. Она замкнулась в себе, стала язвительной, вечно чем-то недовольной и вспыльчивой. Угрожала родителям, что убежит с каким-нибудь солистом цыганского хора или уйдет в актрисы. Она порвала со всеми поклонниками, оставив только одного — пехотного поручика Шмидта, добродушного венца, которого привлекали обеды, сигары и вино господина помощника жупана.
Она знала, что офицер не может на ней жениться, но ей нравилось изводить окружающих и поступать наперекор всем. Игра окончилась печально — она полюбила. В один прекрасный день около пяти часов вечера, когда Боришка ожидала прихода Шмидта, сердце ее забилось и она побледнела. Это ощущение до сих пор было незнакомо ей. Она заплакала от радости и боли. Она чувствовала, что эта любовь не будет легкой и бурной, как вешние воды, — это было последнее усилие, последняя радость ее уже почти убитой, отравленной души.
Боришка знала, что запоздалый цветок уходящей молодости в своих лепестках скрывает смертоносного червя. Она отчаянно ухватилась за это чувство, как мать впивается последним поцелуем в губы своего умирающего от яда ребенка.
Через несколько месяцев Шмидт обратился к начальству с просьбой о переводе обратно в обожаемый «кайзерштадт»[8], где его семейство радостно констатировало, что он поправился на десять килограммов.
А Боришка после очередной домашней бури была отправлена к родным в Татры — забыться и отдохнуть.
В отсутствие Боришки было решено во что бы то ни стало выдать ее замуж. Выбор пал на помощника ее дяди адвоката Стипу Паштровича. Это был прилежный и терпеливый буневец[9], который обладал двумя особенностями — склонностью к полноте и способностью краснеть всякий раз, когда помощник жупана протягивал ему руку.
Дядюшка хорошо знал своего подчиненного. Однажды, когда Стипа закончил работу и собирался идти обедать, доктор Колошвари де Колошвар преградил ему путь и, засунув руки в карманы брюк, с широкой улыбкой посмотрел ему прямо в глаза: