Его обкладывали мокрыми тряпками, старались менять их чаще, особенно там, где была сорвана кожа и где обнаженные, синие, как у ободранной дичи, мышцы уже при одном приближении к ним сокращались и вздрагивали. Но вот из-под почерневших век появились живые проблески, И когда глаза Муйко, обращенные в угол, где потолок сходился со стенами, открылись, хотя и без ясного выражения, старший из четверки, очевидно ровесник Муйко, Люба Профессор изумился. Он не видел его двадцать четыре года. Да, это несомненно он, и никто иной. Стройный, легкий герцеговинец с немного выступающим над глазами открытым скошенным лбом; чуть выпуклые щеки напомнили его милую и загадочную улыбку, а плечи приподнимались при каждом вдохе, и это показалось знакомым. Вот уже понемногу вырисовываются в памяти характерные его черты — внешне спокойный, но отчаянный человек, решительный, немногословный, с мягким, чуть глуховатым, порой переходящим в шепот голосом. Старый сподвижник Танкосича и Вука, он был в числе первых добровольцев в России и после процесса в Салониках оттуда не возвращался. Недавно Люба Профессор услышал, что 27 марта[38] Муйко вдруг объявился, но встретиться им не пришлось.
Люба Профессор нагнулся и, осторожно касаясь губами шершавого от запекшейся крови уха Муйко, хотел назвать его по имени, но тот перебил:
— Я ничего не сказал… Я ничего не скажу… — И после короткой паузы проговорил совсем тихо, закрывая глаза: — Ничего нельзя говорить…
И так продолжалось в течение всей недели. Вопреки существующей практике, четверка была допрошена на другой день, но интересовались лишь одним: знают ли они Муйко? И били их скорее для порядка, поскольку они все отрицали. Стало ясно, что все отошли на второй план, их дело откладывается.
Люба заметил, что и Рада Слесарь узнал Муйко, но, говоря о нем, они не называли его по имени, просто он. Когда удастся наладить связь, они дадут о нем знать на волю, конечно, описательно. Все четверо твердо верили, что, если они выдержат все муки и их не расстреляют, наши во что бы то ни стало освободят их, а вместе с ними и Муйко, вернувшегося в конце концов в свою стаю. Только, судя по всему, вряд ли он выдержит. Они старались, чтобы несчастный не чувствовал себя одиноким, хотя было ясно, что на душе у него страшная тяжесть, что он не может себе чего-то простить.
На этот раз пробыв без сознания дольше, чем обычно, Муйко открыл уцелевший глаз и устремил его на Любу Профессора. Он явно хотел что-то рассказать, но у него была разбита челюсть, повреждена шея, и они сумели разобрать только отдельные слова: