VI
На следующий день начались розыски адвоката Паштровича, который словно сквозь землю провалился.
Через день приехал с хутора его свояк Йова Матич и сообщил, что Стипа, весь ободранный и грязный, накануне пришел к ним. Сейчас он изводит всех просьбами дать ему крестьянскую одежду и плуг. Он хочет колоть дрова и пахать, хотя пахать еще рано. Говорит, что господа срубили его под корень и что он больше не вернется в город. Жену ругает последними словами, а когда ему говорят о дочери, то плачет и просит не дать ей умереть с голоду.
Прекайский и врач из магистрата поехали за Стипой; они встретили его на дороге. Без шапки, запыхавшийся, он шлепал в сапогах по подтаявшему снегу, таща за собой срубленный ствол акации. Он вежливо поздоровался с ними и с улыбкой сказал, что это дерево, к сожалению, на дрова не годится и из него нельзя сделать подпорки для винограда и что здесь очень чистый воздух. И еще — что у него теперь не болит голова и что он начнет новую жизнь.
В ответ на их приглашение прокатиться в коляске он от всего сердца расхохотался:
— Вы, наверное, думаете, что я сошел с ума. Но это не так. Просто я не желаю больше жить с этими гадами. — И сплюнул.
Он говорил так трезво и убедительно, что им стало не по себе.
— А как же Эржика? Долги? Кредиторы уже собрались. Поезжай и дай им знать, по крайней мере, как твои дела. Мы не сомневаемся в том, что ты здоров.
Он ничего не ответил, но в коляску сел. Когда они проезжали по улицам города, люди бесцеремонно глазели на них. Стипа вышел из себя:
— Что глаза пялите, сволочи!
Он хотел остановить экипаж около своей квартиры, и тут Прекайскому пришлось сознаться, что жена сегодня утром уехала в Татры к своим родным и увезла Эржику с собой. Он вскочил с сиденья и, потрясая кулаками, закричал:
— Потаскуха! Дрянь!
— Я знаю, вы везете меня в сумасшедший дом, — наконец безразлично сказал он своим спутникам.
Ночевать его оставили в городской больнице, так как еще не было решено, кто будет за него платить и в каком классе поместить его в нервном санатории доктора Шварцера. Он спокойно поужинал, дал себя раздеть и самым серьезнейшим образом спросил неопрятного санитара Джюку, который построил себе дом, леча по своему усмотрению, без ведома докторов, молодых людей и тайком продавая втридорога лекарства из больничной аптеки, твердо ли он держится на ногах и как Джюка думает, действительно ли он сошел с ума.
Джюка на первый вопрос ответил «да», на второй — «нет» и зазвенел связкой ключей.
Наутро адвоката Паштровича нашли лежащим на полу в луже крови с перерезанными венами. Он еще дышал, но спасти его было нельзя, так как осколок стекла, валявшийся рядом, был чем-то измазан — по всей вероятности, ядом.