Жилистые руки схватили помещика за подмышки, протащили вперед, поставили на ноги, встряхнули хорошенько. Егорыч и Архип. Лица бешеные, бороды торчат кривыми клоками, кресты у обоих вытащены наружу, болтаются на бечевках поверх воротов. Но, несмотря на весь испуг, как же похожи они на тех, из деревни! Того и гляди, выдадут его пращурам, поднесут на блюдечке – они ведь с этими созданиями знались когда-то, виделись, здоровались, христосовались. Может, и родичи их висят на сосне неподалеку, ждут своей доли.
– Почти, барин, – сказал Егорыч. – Осталось всего ничего…
– Прочь от меня! – гаркнул Сорокин и, оттолкнув обоих мужиков, помчался вперед со всей скоростью, какую мог выжать из скрученного болью тела. Правое колено наливалось расплавленным железом при каждом шаге, в ребра будто бы забивали гвозди при каждом вдохе, но он мог двигаться и не собирался сдаваться.
Егорыч оказался прав: лес равнодушно расступался, обнажая голые холмы под голым небом. Сорокин сразу же увидел вьющийся на ветру красный платок Комаров-ской и мысленно возблагодарил Господа за мудрость Ильи Николаевича – в сумерках склоны холмов изрезали густые тени, и без ориентира в этих тенях запросто можно было потерять спасительную дверь.
Не останавливаясь и не оглядываясь, Сорокин влетел в реку. Вода оказалась настолько холодной, что он не смог сдержать крика. Постоянно оскальзываясь, кое-как перебрался на другой берег, обессиленно опустился на песок.
От солнца осталась только алая кайма на верхушках деревьев, нависавших над крохотным человеком нераздельной черной стеной. Мрак стремительно наполнял этот странный, страшный, таинственный мир, и во мраке брела через реку одинокая человеческая фигура. Сорокин встрепенулся, но сел обратно, узнав Егорыча.
– Один? – спросил он, когда приказчик замер рядом.
– Один, – глухо ответил тот. – Архип остался.
– Схватили?
– Уговорили. Незачем ему возвращаться.
– А тебе? – с осторожностью спросил Сорокин, отодвигаясь от старика.
– А мне есть зачем, – все так же глухо сказал Егорыч и, повернувшись к лесу, закричал через реку: – Не могу я его бросить! Слышите? Сызмальства его на себе тащу, вот с таких лет! Что бы он ни натворил – не могу!
Сорокин вскочил как ужаленный:
– Это ты им?
– Они зовут, – сказал Егорыч, не сводя глаз с леса. – Говорят, мое место здесь. Говорят, подарят волю. Да только я и не знаю, что с ней делать-то…
Он кашлянул. Шумно втянул носом воздух, кашлянул снова. Обернулся к Сорокину, пошатнулся, схватился за грудь. Лицо его вытянулось, как-то сразу осунулось, побледнело.