– Это им не удастся.
– Вы так думаете? А что показывает дело? Возможно, эти парни из «Хроники» ведут себя и не очень благородно, но сейчас они на коне. И газета у них не такая уж дрянь. Конечно, с «Северным светом» ее не сравнишь, – поспешил добавить он. – Но она… как бы это сказать… подает события в несколько ином плане. – Он улыбнулся, словно припомнив что-то. – Вчера, например, они поместили одну чертовски любопытную статейку, с душком конечно, но занятную… по поводу той истории о клевете… ну, вы, конечно, слышали про итальянского графа, который занимался контрабандой героина, и его любовницу – их еще застали голыми в ванне.
– Да, – с горечью заметил Пейдж. – Этим они и живут… шантаж… подлоги… и клевета. Как вы не понимаете, ведь журналистика – благородная профессия. На этой ниве подвизались, да и сейчас подвизаются замечательные люди, которые идут в газету по призванию и сознают свой долг перед читателем. А этот Най… Поймите же, ведь просто позор, когда в городе выходит такая газетенка.
– Ну, не надо, не надо так, Генри. Это вы уж слишком. Я только хотел показать, с кем вы имеете дело. В прошлом году в Канне мы с женой видели яхту Сомервилла, она выходила в море, – великолепная штука… – Уэллсби понизил голос и заговорил как человек, который стремится дать добрый совет: – Ведь я ваш друг и сосед, и мне бы не хотелось видеть, как вы сами себе перережете горло. Почему бы вам не выйти из борьбы, пока не поздно? Будьте благоразумны. Выпутывайтесь, еще есть время. Если хотите, я попробую повлиять на них, чтобы вы получили ту же цену, которую они предлагали вам сначала.
Генри понимал: Уэллсби хочет помочь ему и говорит так, потому что убежден в своей правоте. Но никакая логика не могла поколебать Генри: доводы разума на него просто не действовали.
– Нет. Мое решение неизменно.
Уэллсби вынул изо рта сигару и указательным пальцем принялся подправлять влажный лист табака; при этом он то и дело поглядывал на Пейджа, словно проверяя свое мнение об этом человеке, и, судя по выражению его лица, видимо, изменил его к лучшему. Неужели Уэллсби смягчился? Тревога, сомнения, неуверенность, унижения – все, что пришлось пережить Генри за последнее время, слилось вдруг воедино и достигло такого накала, что он не мог произнести ни слова. Едва осмеливаясь дышать, он ждал ответа. Наконец Уэллсби сказал:
– Я всегда считал вас умным человеком, Генри, хотя, извините меня, немножко тряпкой. Сейчас я вижу, что вы круглый идиот, но у вас, по крайней мере, есть характер. Позвольте мне сказать даже, только между нами, конечно: я восхищаюсь вами.