Я оказалась рядом с Дивиславом. Костяная дудочка парила в воздухе. Звуки, казалось, превращались в серебристо-звездное мерцание, легкой пыльцой оседающей на наши руки и лица. От волос Дивислава исходил запах полыни и меда. Губы почему-то пересохли, а дышать удавалось с трудом. Что же это такое? Просто ворожба Кощеева или же тут замешано другое? Почему не хочется думать о деле, о Счасте-змее, о пропавшем Леле, о невезучем Горыныче, а… Только глядеть на Дивислава, желать провести кончиками пальцев по его щеке, спуститься по скуле, коснуться губ…
Он улыбнулся, и чары немного схлынули.
– Не бойся, Калинушка, не обижу тебя, – шепнул он еле слышно.
А потом протянул руку, обвил меня за талию и привлек к себе. И тут же будто огнем вспыхнула кровь, пронеслась по всему телу, грозя превратить меня в живой костер.
– Смотри, – прошептал Дивислав, прижимая к себе крепче. – Смотри и запоминай. Вдруг чего я не охвачу, так ты увидишь.
И коснулся век то ли гибкими красивыми пальцами, то ли музыкой колдовской, но исчезла ночь, обнимавшая все кругом, пропал мой дом, и не стало ни деревьев рядом, ни гор далеко.
Зато послышался веселый смех. Веселый и беззаботный, молодецкий такой смех. И вдруг появилось солнце, ударило по глазам так, что пришлось зажмуриться.
– Это сейчас их не видать, – заговорил грубоватый низкий голос. – Кто ж за звездами ночью-то наблюдает?
И рассмеялся тепло и добродушно.
«Если бы у меня был старший брат, то он мог бы так смеяться», – почему-то подумалось мне.
– А тебе бы все звезды, – кто-то ответил женским голосом, шипящим и бархатистым. – Лишь бы не заниматься домом, все на меня свалил.
Я вздрогнула. Такой же голос доносился из блюдца, показывавшего Счасту-змею.
Приоткрыв глаза, поняла, что вижу полутемную пещеру. Солнечные лучи сюда почти не проникали. Однако все равно можно рассмотреть, что стены пещеры зеленоватые, как малахит. Пол удивительно гладкий и темный, будто нарочно полировали. У входа стоит стройный широкоплечий молодец в простой одежде и с копной каштановых волос. Сложил руки на груди и смотрит на собеседницу с легкой улыбкой. И говорит она ему, кажется, далеко не ласковые вещи, однако он словно готов в любую минуту поднять руку и отмахнуться от нее, как от назойливой мухи.
– Тебе все весело. Занимаешься непонятно чем, – снова заговорила она. – А почему мне одной думать про охрану наших земель?
– Потому что там и думать не о чем, – неожиданно раздраженно сказал Горыныч. – Защита у нас древняя и сильная, никто не посмеет нарушить. А с соседями живем дружно, так что еще надо?