"...Был Семен роста выше среднего, 1 м 80 см, телосложения плотного, светловолосый, с открытым лицом. Любил спорт, прекрасно ходил на лыжах, отлично выполнял упражнения на брусьях и турнике, много читал художественной литературы..."
Сразу вспомнились "Как закалялась сталь", Ахмет Насибулин, "Двадцать шесть и одна" и сам Семен с его неиссякаемой верой в доброту человеческую и силу воздействия книг.
"...Еще он очень любил свою Белоруссию, говорил, что не знает края прекраснее, там растет вкусная рассыпчатая бульба, леса полны дичи, ягод, грибов... всех нас приглашал после войны побывать у него в гостях..."
Приглашая друзей к себе в гости, в свой благодатный край, Семен старался не вспоминать спрятанное в нагрудном кармане письмо от сестры Ольги.
"...И еще пишу тебе, братик, что твой брат Алексей рядом с тобой воевал на Ленинградском фронте, был тяжело пораненный. И сообщаю, что проклятые фашисты кого поубивали, кого в Германию вывезли, а наши Свистелки разграбили, леса порубали, снесли сады... Ты про хозяйство спрашиваешь... Одна курица осталась. Какое там хозяйство... Хорошо, что сами живы... Возвращайся скорее, ждем тебя..."
Горькое это было письмо, вспоминает бывший парторг Захар Бицуля, Семен постоянно носил его при себе завернутым в непромокаемую бумагу, как талисман.
"...И еще про последний бой опишу... Охрана границы тогда была сложной из-за всяких банд, которые находились в лесах на нашей стороне и за кордоном. Приходилось постоянно вести боевые действия. Можно сказать, из боев наша застава не выходила... Написал, а чувствую - плохо изложил. Получилось вроде перловой каши на гидрожире, которой нас кормили тогда. Лучше приезжайте к нам на Украину, увидите нашу степь и наши сады, они уже зацветают, угостим нашим вином, салом, и к вину кое-чего найдется. Обязательно приезжайте, тогда поговорим за Семена Пустельникова, за честного коммуниста, друга моего незабвенного, потолкуем за хлопцев, которые есть в живых и которых уже нема".
Я отправился в неблизкое Цебриково на Одесщине, где сейчас живет Захар Константинович. Здесь, на юге, цвели сады и зеленела всхолмленная, местами изрезанная оврагами беспредельная степь, возвратились скворцы и висели гирляндами на проводах телефонных линий, нахохленные. Был апрель, но тепло не поспело за перелетными птицами, в пути задержалось, из клубившихся белых туч на землю сеялся холодный дождь. Захар Константинович встретил меня в телогрейке и резиновых сапогах, под которыми чавкала раскисшая от избыточной влаги земля.
- ...Вот это - я с Семеном... А вот он один... А здесь мы всей заставой сфотографированы. - Захар Константинович перебирал давнишние фотографии, откладывал их на стол, заваленный учебниками и ученическими тетрадками, и на скуластом, сероглазом лице его перемещались светотени, словно бы перед самым окном, застилая свет, непрерывно кто-то перебегал. - Такими мы были тогда, повторил несколько раз.