1
Притяжение вечности Начало, конец и все остальное
В назначенный срок все живое умрет. Три с лишним миллиарда лет, пока биологические виды, простые и сложные, искали свое место в земной иерархии, коса смерти отбрасывала свою неизбывную тень на цветение жизни. По мере того как жизнь выбиралась из океанов, шагала по суше и взмывала в небеса, биологическое разнообразие ширилось.
Но стоит подождать достаточно долго — и баланс рождений и смертей, единиц в котором больше, чем звезд в Галактике, сойдется с бесстрастной точностью. Как сложится каждая конкретная жизнь, предсказать невозможно. Конечный итог любой отдельно взятой жизни заранее предрешен.
И все же этот неумолимый конец, неизбежный, как закат солнца, замечаем, кажется, только мы — люди. Разумеется, задолго до нашего появления и оглушительные раскаты грома из грозовых туч, и яростное буйство вулканов, и трепетная дрожь колеблющейся земли заставляли разбегаться в ужасе все, что способно было разбегаться. Но такое бегство — инстинктивная реакция на непосредственную опасность. Жизнь в основном живет настоящим моментом, и страх порождается непосредственным восприятием. Только вы, я и остальные представители рода человеческого способны рефлексировать над отдаленным прошлым, представлять будущее и сознавать, что впереди нас ждет тьма.
Это внушает ужас. Не тот ужас, что заставляет дрожать или прятаться. Скорее предчувствие беды, которое тихо и незаметно живет внутри нас; мы научаемся подавлять его, принимать, отмахиваться от него. Но в глубине, под многими слоями, неизменно присутствует тревожащий факт того, что ждет впереди, — знание, о котором Уильям Джеймс писал, что это «червь в сердцевине всех наших обычных источников радости»!. Работать и играть, тосковать и бороться, желать и любить — все это стежок за стежком плотнее и плотнее вплетает нас в общий гобелен жизней, — и все это исчезнет? Если перефразировать Стивена Райта, этого достаточно, чтобы испугать тебя до полусмерти. Дважды.
Конечно, большинство из нас, стремясь сохранить душевное здоровье, не фиксируют свое внимание на конце. Мы ходим по миру, сосредоточившись на суетных делах и тревогах. Мы принимаем неизбежное и направляем нашу энергию на другие вещи. И все же признание того, что наше время конечно, всегда с нами; оно оказывает влияние на выбор, который мы делаем, на вызовы, которые принимаем, на дороги, которыми ходим. Как утверждал специалист по культурной антропологии Эрнест Беккер, мы находимся в состоянии постоянного экзистенциального напряжения; нас влечет к небу сознание, способное подниматься до высот Шекспира, Бетховена и Эйнштейна, но приковывает к земле физическая форма, которой предстоит рассыпаться в прах. «Человек буквально расщеплен надвое: он обладает осознанием собственной великолепной уникальности — возвышается среди природы, подобно величественному горному пику, но при этом возвращается в землю на несколько футов, чтобы слепо и безмолвно сгнить и исчезнуть навсегда»2. Согласно Беккеру, именно это осознание вынуждает нас отрицать способность смерти уничтожить нас. Некоторые успокаивают эту экзистенциальную жажду посредством преданности семье, команде, движению, религии, стране — конструктам, которые переживут время, отведенное индивидууму на земле. Другие оставляют после себя плоды творческого самовыражения, артефакты, способные символически продлить присутствие. «Мы летим к Красоте, — сказал ЭмерсонЗ, — как к убежищу от ужасов конечной природы»4. Третьи по-прежнему пытаются преодолеть смерть путем побед и завоеваний, как будто положение в обществе, власть и богатство способны дать им неуязвимость, недоступную простым смертным.