Сделали привал. Еда была самая простая: помидоры, хлеб. Немного горького шоколада, как высококалорийного продукта. Выпили немного воды. Помолились, в том числе за нашего спутника. Паренёк отдохнул от напряжения и страха, немного адаптировался и дальше уже поднимался нормально, стараясь, правда, особенно не смотреть по сторонам.
Я поднимался и видел перед собой голубое небо, яркое солнце, дали, простиравшиеся вокруг.
Каменистая тропинка иногда была очень крутой, так что можно было поскользнуться, иногда узкой, и можно было просто упасть с неё. С одной стороны этой тропинки высилась гора, а с другой — крутой каменный спуск. Эта тропинка не такая опасная, как тот узкий карниз, по которому я шёл на Карулях, обдирая о скалы руки и колени в кровь, но всё же идти нужно было тоже очень осторожно.
Камни были разного размера, и ноги нередко подворачивались на них, что затрудняло передвижение. Иногда камней становилось меньше и идти было легче, иногда тропа становилась очень крутой, и это снова замедляло ход.
С высотой менялись климатические зоны и вид вокруг. Появились карликовые дубы, больше похожие на кустарники, их можно было узнать по характерным светло-коричневым желудям. Иногда открывалась такая величественная панорама Афона, что просто дух захватывало.
А потом мы зашли в лес, как бы негустой парк. Там царил мрак, тенистые деревья, низкорослые кустарники, будто мы внезапно оказались на равнине. Нам это напомнило Россию.
Мы прилегли на землю, отдых очень утешил. Пошли дальше, и снова начались колючие кустарники, акация. Увидели крест и развилку и ободрились — значит, вершина недалеко.
Мы растянулись в пути, и я уже не видел своих спутников, каждый шёл со своей скоростью. Какое расстояние мы прошли? На Афоне расстояние меряют не километрами, а часами. Если спросить афонского монаха о дороге куда-то, то он ответит, сколько часов требуется, чтобы дойти до места назначения.
Дорога становилась всё круче, растительность реже. Шли уже часа четыре, когда стал моросить дождь, поднялся холодный ветер. И тут у меня начались страхования, мне стало очень страшно. Страх проникал вглубь, казалось, до самых костей, ни молитва, ни усилия воли не могли его ослабить. Это не был страх ни темноты, ни людей, это был ничем не объяснимый холодный липкий страх, скорее ужас, обволакивающий всё тело, парализующий ум и волю.
Постепенно страх стал оформляться, стало понятно, что это страх смерти. В голову полезли навязчивые мысли о том, что у меня с детства больное сердце, и вот этот сердечный приступ — последний в моей жизни. И сейчас я умру — вот такой, как есть, без исповеди и причастия, одинокий и беспомощный, на узкой каменной тропе Афона. А это демон стал приближаться ко мне, и теперь я хорошо знаю, какой страх испытывают умирающие люди, когда Господь попускает злой силе приближаться к душе в смертный час.