Как бы он ни боялся пинков, ударов и щипков в школе, он знал, что мальчишки из его класса никогда по-настоящему не хотели его убить, что бы они там ни болтали про поросенка, которого надо зарезать. А здесь все было по-другому. У мальчика похолодели и отнялись руки и ноги, когда он краешком глаза увидел приближающееся лезвие ножа.
– Я сказал, что ничего не было, – сказал полицейский. – Ты меня понял?
Мальчик сейчас был готов выжать из себя ответ «да» на любой вопрос, если этого хотел полицейский, и так и ответил.
– Ты ничего не видел, ты никого не видел, ты все это забудешь. И, самое главное… самое главное, ты никому об этом не расскажешь.
Сознание мальчика было затуманено страхом, и он не мог понять, что должен ответить. Да или нет.
– Понял? – сказал полицейский и еще больше сжал его лицо. Мальчик выдавил из себя неопределенный звук, который мог означать что угодно, но полицейский кивнул и показал ему нож.
– Я до тебя доберусь, понял? Думай об этом. И чтобы ты случайно не забыл, вот тебе кое-что на память.
Полицейский выпустил лицо мальчика и схватил его за правое запястье. Два быстрых движения ножом вне поля зрения мальчика жгучая боль в руке. Мальчик не осмеливался даже пошевелиться. Он увидел, как полицейский перекинул ребенка через плечо, не обращая внимания на сломанную ногу, которая безжизненно болталась и свисала так, как будто под кожей не было костей. Глаза ребенка были по-прежнему закрыты и мальчику не пришлось встречаться с ним взглядом.
Полицейский уходил сквозь лес, унося на плече безжизненное тело ребенка. Мальчик простоял несколько минут не шевелясь, и в голове его крутилась единственная бессмысленная мысль.
Собачка осталась. Собачка осталась. Собачка…
– Ребус, – произнес мальчик наконец, и звук его собственного голоса немного вывел его из забытья. – Собачку звали Ребус.
Мальчик медленно поднял правую руку и посмотрел, почему она горит и болит.
Между запястьем и локтем было два разреза под углом друг к другу, из которых складывался косой крест: «X». На нем поставили клеймо. Он пошел домой, едва переставляя ноги. Он никогда больше не возвращался к тому месту, где был шалаш, никогда больше не видел того ребенка. Он никогда не рассказывал о том, что произошло. Никому.
Я оторвал руку от лица, закатал рукав рубашки и стал рассматривать белый шрам – крест, который по-прежнему уродовал мне руку. Провел указательным пальцем по рубцовой ткани, и вот тогда это и случилось. Что-то задрожало, и все переменилось, как будто бы холод пробежал по земной коре, как будто саму нашу планету