Еще двадцать лет назад в Лагане стихийно практиковали меновые отношения. Вот, например, отец Илиас, местный поп, был недоволен своим ослом и пожелал от него избавиться. Поехал в соседнее селение Симопулос, где разбили табор цыгане, и предложил им своего флегматичного Дориса в обмен на нового с доплатой. Цыгане клялись зубами, что поп не пожалеет и что новый осел будет лучше Букефала.
Приняли Дориса, деньги и велели приходить на следующий день. Батюшка приехал, вывели ему ослика – аккуратного, чистенького, с постриженными гривкой и хвостом. Прелесть что такое! Не осел, а пупсик. Сел на него отец Илиас, и они рванули вперед. Не обманули ромалы. Не осел, а вихрь! Поп не успевал ему указывать: надо повернуть направо, а тот сам поворачивает направо, надо налево – галопирует ездой налево. Чудеса! Доставил за пятнадцать минут точно по адресу. Отец Илиас почесал бороду, позвал жену.
– Слушай, попадья, – говорит. – Этот осел, конечно, замечательный. Мощный, как мопед. Но скажи мне, откуда он знал дорогу домой?
Попадья подошла к ослу, посмотрела критически на челочку, потерла ему бок – на руке осталась краска.
– Так это же наш Дорис! – говорит. – А зачем ты его продавал?
– Я хотел осла быстрее…
Когда вколотые амфетамины испарились, Дорис вернулся в свой обычный, неторопливый философский ритм.
А у деревенских, особенно у Панайотиса, вошло в привычку поддевать патера вопросом:
– Отче, куда спешишь?
Панайотис в связи с выдающимся фактом одновременного появления на свет трех дочерей считался в деревне грешником, или, иными словами, местным либералом.
Панайотис, в дочках не чаявший души, тем не менее с большим удовольствием эксплуатировал свою порушенную репутацию. Имидж вольнодумца позволил ему стать в кафенио ведущим спикером по вопросам общества и церкви. Любимая притча его была такая:
– Решил чабан зайти в церковь, а посох держит на плечах. – Панайотис вставал и показывал публике пантомиму – как лежит на плечах здоровая ерлыга с деревянным крюком на конце, чтобы ловить овец за заднюю ногу. – Посох заходит за косяки стены и не дает ему пройти в храм. Пастух кричит, грозно, как на своих баранов, когда собирает их в кучу:
«Э!.. Э! Святой, а ну, пусти! Пусти меня внутрь!»
Эффекта, понятно, ноль.
Тогда пастух снимает с плеч ерлыгу и направляет ее крюком к иконам: «А ну пусти, не то…»
Заходит наконец в храм, усмехается:
«Хм. Даже святой не может без острастки!»
Панайотис смеется:
– Слышите? Никто не может без острастки!
Василис протягивает ему стакан каберне:
– Ну, Панос, мы не в церкви, люди мирные. Если и убиваем – то только время.