– Ага. А еще в тот год ты была понято́й, когда вечером тридцать первого обнаружили мертвого мужика в соседней квартире, – хмыкнула я. – Спокойно было и тихо, ага. И пахло в подъезде очень аппетитно, да?
– Фу, Катя!
Я тоже вспоминала тот Новый год, когда наш папа впервые отметил этот семейный праздник не с нами. Мы не видели его пять дней и с одной стороны, всем нам было хорошо, ведь действительно погода в доме стала спокойной и тихой, без психов и раздражений по мелочам, но с другой, когда мы лишались папиной силы и уверенности (а все это дарило нам элементарное чувство безопасности!) – становилось невероятно пусто и одиноко. Очень странно, но в ту ночь к нам даже родственники не пришли, хотя мама как обычно всех приглашала, и мы накрыли огромный стол.
Новый год всегда был особым праздником для меня: чуть-чуть волшебным, чуть-чуть обнадеживающим. Даже не знаю, каким он стал для мамы тогда. Возможно, что как раз-таки те пять новогодних дней оказались для нее самыми счастливыми и спокойными. Чего, конечно же, не скажешь о нынешнем, когда наш папа, преисполненный радости и счастья, пришел домой около девяти вечера. Я искренне не понимала, почему он вернулся, собственно, как и мама наверное.
Он принес дорогую бутылку шампанского, большой чизкейк и каждому по воздушному пирожному в виде елки. Конечно же, я с улыбкой поблагодарила его, Ваня сухо кивнул, а мама и вовсе пожелала промолчать. Пожалуй, из нас троих я всегда оставалась той, что несмотря ни на что будет улыбаться папе, смеяться над его порой не очень веселыми шутками и делать все так, как хотел он. С каждым годом Ваня все отчетливее понимал, какой он есть, наш папа, какие тараканы в его голове и скелеты в шкафу, и от этих знаний взрослеющий мальчик становился заметно резким и в некоторой степени грубым по отношению к нему. Я чувствовала, что был недалек тот день, когда между папой и сыном случится очень серьезная стычка, что непременно закончится дракой.
Встречать Новый год к нам пришли родственники. Все пили и ели, смеялись и даже танцевали. Папа, по своему обыкновению, сидел во главе стола, вальяжно развалившись на качающуюся спинку кожаного стула и, сложив руки на выпирающем пузе, с затаенной хитринкой оглядывал нас с Ваней и Димой, а потом останавливал какой-то странный взгляд на маме. Казалось, что он что-то знал и чувствовал в этом свое превосходство над ней. Как обычно, его эта надменность вызывала во мне острое раздражение, которое я, будучи идеальным конспиратором, прятала за глупой улыбкой. На самом же деле внутри меня творился такой ураган страстей, что прояви я свой настоящий характер – небо обрушилось бы на головы всех, кто находился рядом со мной.