— Меня пожалеть надо и тебя тоже… Не идешь? Выходит, и ты тоже мертвый!..
И он ушел. Жаль. Ему всего двадцать шесть. Никогда еще я не видел его таким красивым.
Сегодня восьмое октября. Через два месяца и двадцать дней мне будет восемнадцать лет. В записках моих мефистофельский дух.
ЛЕДЯНЫЕ ПОЦЕЛУИ
Я снова написал Маро: «Прими мои ледяные поцелуи. (Это потому, что здесь очень холодно.) Прости мне мой грех. Ты — богиня Анаит, чей трон в небесной выси!» Все это я начертал на полях «Песен и ран». И не отправил, конечно. Помнит ли Маро меня? Я ведь даже к руке ее не прикасался!.. Еще одной раной стало больше на страницах «Песен и ран». А я все писал и писал. «На восходе дня, коленопреклоненный, я шлю тебе свою молитву, мой далекий огонек!..»
Октябрь. Снежные сугробы. Морозно.
* * *
Лейтенант Арам Арутюнян вызвал меня к себе.
— Я уезжаю, — сказал он.
— Куда?
— На фронт.
Я с мольбой уставился на него. Он собирает вещи. Подтянутый, стройный, бравый. Начищен до блеска, все так и сверкает — пуговицы, пряжка, сапоги. Протянул мне брюки и пару белья.
— Это от меня на память.
Я почувствовал себя совсем осиротевшим.
— Значит… уезжаете?
— Родина в опасности. Надо, брат, ехать. Надо фашистам показать!..
— А я? — кричу в отчаянии. — Меня тоже возьмите с собой, умоляю!..
— Это не от меня зависит…
Но на прощанье он вдруг сказал:
— Желаю тебе от всей души попасть на фронт.
Я обнял его, как когда-то отца обнимал маленьким и беспомощным.
— Возьмите и меня! Возьмите!..
Лейтенант высвободился из моих объятий. Что он мог сделать? Я не заплакал, только зубы сжал. Встречу ли еще его? Едва ли…
* * *
Сегодня мы похоронили двух бойцов. Шура принесла мне спирту.
— Берегись морозов!..
Пришло письмо от Арама Арутюняна. Из Чкалова.
«Мне присвоили звание старшего лейтенанта и назначили командиром роты, — пишет он. — Направляюсь на передовую…»
Морозы стоят отчаянные. Арам уехал сражаться. А я — в этой промозглой землянке. За что?..
Зашел Каро.
— Что поделываешь, дорогой? — спросил он.
— Мозгую, как бы рвануть на фронт.
Он засмеялся. Попросил махорки. У меня ее не было. Хлеба спросил — тоже не было. Увы, и воды у меня не было. Он шмыгнул носом и пробурчал:
— С ума вы все посходили!..
Я предложил ему вместе махнуть в Караганду, в военкомат, на фронт проситься. Он спрятал свое изборожденное морщинками лицо в обмороженных ладонях и прохрипел:
— Псих!
* * *
Вечером Серож дал мне кусок хлеба.
— Один из наших упал и ногу сломал. На льду поскользнулся. Его домой отправляют… — сказал он.
— Несчастный, — посочувствовал я. — И тяжелый перелом?