Старуха скрюченными руками разминала колени. Голова ее при этом оставалась опущенной. Она считала грехом взглянуть на солдата-гяура. Та, что кормила, сидела, прикрыв веки и сжав зубы от ужаса.
Лицо сосущего младенца постепенно успокаивалось, делалось ублаженным.
Все молчали. Ворковал только огонь. Ему радостно вторила речушка, а мельничные жернова истово вгрызались друг в друга, монотонно ропща: «Чар-чар, чар-чар».
Старик, словно бы боясь гнетущего молчания, заговорил:
— Откуда ты вынес этого ребенка, солдат?
— Из-за той горы, — сердито ответил Асур. — Лежал там подле мертвой матери. Ваши с ней расправились. Турки. Позор вам, баба[25].
Старик взбушевался:
— Ты свой «позор» кинь богу, парень. На нем грех. Это он творец всех людских деяний. И зверя в человека вселил тоже он. Ты, я вижу, очень смелый, так плюнь в него. А нам, нам какой же позор? В чем наш грех?..
И тут старуха, ударившись головой об острые свои коленки, закричала на старика:
— В бога камнем не кидайся! Наш грех, наш! Рядом с нашим селом было армянское село!.. Было ведь? Было. Не мы разве их извели? Мы. Я, ты, муж вот этой молодухи и еще сотня других! Мы это сделали. Владельцем этой мельницы кто был? Не армянин?.. Армянин. А где он сейчас? Кто убил безвинного? Впрягаемся в упряжку дьявола, а потом лаем на бога. Будьте вы все прокляты!
Старик воздел руки к небу, словно рванул за бороду тьму кромешную:
— О Осман, о Абубекир!..
— Злой пес ваш Осман! — выкрикнул Асур.
— А ваш Иисус Христос? Ваш добрый спаситель? Если он не злой пес, отчего не поможет вам? Почему не покарает нас, ваших убийц? Плевать я хотел на лживого Христа и на такого же лживого Османа! Пле-вать!..
По душе пришлась Асуру ярость старика. И верно ведь, столько лет поклонялись пустоте! Безумство, да и только. От идола этого, именуемого спасителем, плесенью воняет. И никакой-то в нем силы небесной. Просто люди боятся заглянуть в бездонное око бытия.
Асур потянулся к котлу над огнем.
— Чего это у вас варится?
— Молоко, — сказал старик. — Вскипело уже. Накрошим в него хлеба, вот и пища нам.
У Асура кадык так и заходил вверх-вниз, как в пустом мешке.
— Я тоже голодный. И мой товарищ. Он здесь неподалеку, ждет меня.
Сказал и замолк. Пусть только не дадут еды, он оружием возьмет. Ни перед чем не остановится. И женщину, что кормит ребенка грудью, не пощадит. А как иначе? Бог его лжив, но оружие зато верное…
Малютка тем временем насытился и, довольный, гладил ручонками грудь чужой ему женщины. Асуру даже почудилось, что ребенок смеется. А почему бы и нет? Его-то бог не лжив. Вот он — его бог, эта кормилица.