— Да, буду, — отвечаю я. — Не вечно же скитаться, пора и свой очаг задымить.
Граче показывает в сторону Родника Куропатки.
— Возьми землю там. Оттуда дальше видно…
Он подходит к «Волге».
— А я ведь уезжаю, — говорит Граче.
— Куда?
— На побережье…
— Отдыхать?
Он качает головой.
— Отыскалась могила Веры. К ней поеду.
Я вспоминаю рассказ Мелика о медсестре. Вглядываюсь в лицо Граче. Он едет на могилу той, что светила ему в душу мягким синим светом. Я пожимаю руку Граче.
— Дождешься моего возвращения или уедешь? — спрашивает он.
— Куда? — пожимаю я плечами. — Ни за что больше не уеду из этих ущелий!..
«Волга» скользит по новой дороге, протянувшейся сквозь Ладанные поля. Хорошая, ровная дорога. Только меня она больше не манит в дальние края.
Пропавшая вода
Мой отец-почтальон ведет меня за собой по горной тропе. Показывает на плоскокрышие домики на скале или под скалой.
«Это Гржик, — говорит он, — это лес Морус — борода в горсти. Это Цакут, это Чертов мост. А это Цицернаванк».
Отец крепко держит меня за руку, чтобы я не сорвался в пропасть. Часто, обхватив за плечи, прижимает поплотнее к себе, чтобы колючки не изодрали мой старенький пиджачок.
При виде Чертова моста, с грохотом изрыгающего белопенную воду, меня охватывает ужас…
Давно это было.
Сейчас я еду по дорогам моего детства в мягко скользящей «Волге», еду по следам отца.
«Это Гржик, — говорю я друзьям, — а это лес Морус — борода в горсти. Это Цакут, это Чертов мост. А это Цицернаванк…»
Как-то, стоя здесь, высоко над Лорагетом, вместе с Граче, который потом построит эту дорогу, мы, не единожды устрашенные грозными скалами, которых даже молнии с горы Татан не могут краем задеть, молча думали каждый о своем…
«Нелегкая у нас задача, — прервал наконец молчание Граче. — На редкость дикое ущелье. Недоступное».
«Неужто построите здесь дорогу?» — пожимаю я плечами.
«Немыслимо, — вздыхает он в ответ. — Но строить надо. Надо…»
И вот сейчас, сидя рядом с ним в машине, я еду этим некогда недоступным ущельем. Гляжу и не могу надивиться: как удалось одолеть твердь этих ущелий, рассечь их и проложить дорогу? Дивись не дивись, а вот она — дорога, построенная людьми, имена которых уже стали легендой. Подумать страшно, через какие скалы пробили широкий путь жизни!
Разве это не чудо?
Отец занемог.
Закинул я почтовую сумку за спину и стал разносить почту в ближние и дальние села. Была осень. Не доходя до Цицернаванка, я остановился как вкопанный: на стволе груши Хачипапа распростерся медведь — муха на острие иглы. Вопит и корчится он в предсмертных судорогах. Забрался, видно, на дерево полакомиться грушами. Наелся небось до отвала, насытился и по своей медвежьей привычке решил спрыгнуть на землю, да не тут-то было — напоролся на сук.