Противник вспахивает небо ракетами, орудийным огнем, пулеметными очередями. Терзает и небо, и нас, и снег, и землю… Теперь у нас боеприпасов много и мы отвечаем ему с удвоенной силой. Фрицы больше не могут продвинуться вперед, хотя еще и пытаются, скрежеща свинцом и сталью. Воют сильнее вьюги.
Утро, зимний свет… В одной руке у меня сухарь и кусок сахару, а в другой — газета с родины. В ней напечатано послание армянского народа нам, воинам-армянам. Сердце мое стучит от волнения. Тысячелетними письменами со мной говорит земля моих предков, говорит с материнской строгостью, с материнской нежностью:
«Помните, сыны наши, всюду, на любом участке фронта, воюя против фашизма, вы воюете за Армению, за ее свободу и независимость. Помните вечные для нашего народа слова: «Неосознанная смерть — это смерть, осознанная смерть — бессмертие!»
Я уж и забыл, что читаю письмо. От него веет духом армянских гор и долин, и мне чудится, что меня, еще маленького, прижала к своей теплой груди мать. В руке я все еще сжимаю сухарь, только хлебом насущным мне сейчас — голос земли родной. Вчитываюсь в подписи, ищу знакомые фамилии, а слезы сами по себе катятся из глаз…
Попытался разыскать Ерема Шалунца, поделиться с ним радостью, но его товарищи по роте сказали, что он… Не услышал, бедняга, голоса родной земли. Он уже в ней, в родной земле. Мне сказали, что Ерема посмертно представили к награде.
Среди подписей под посланием стояло имя поэта Наири Зарьяна. Я написал ему письмо: «Клянусь, что не пожалею жизни за свободу родной земли». И, обнажив голову, трижды вслух повторил:
— Клянусь, клянусь, клянусь!..
Сегодня тридцатое ноября. Не через месяц, а всего через двадцать восемь дней мне стукнет девятнадцать. В записях моих клятва.
НА БУМАГЕ НАПИСАНО ПО-АРМЯНСКИ
К нам на позиции неожиданно зашел командир полка. Я доложил ему обстановку. Он пожал мне руку, внимательно осмотрел, как укреплен наш наблюдательный пункт, и спросил:
— Вы хорошо знаете расположение войск противника?
Я подвел его к стереотрубе и подробно рассказал о состоянии немецких укреплений.
— Неприступны, проклятые! — сказал он.
— Да, в лоб их не возьмешь.
— Через два дня мы должны атаковать Званку. Необходимо отбить у противника эту высоту. Что вы на это скажете?
— Наступление по всему фронту? — поинтересовался я.
— Нет, только силами нашей дивизии. Мне придется руководить боем с вашего НП? Он удобен и хорошо укреплен.
— Ну конечно, товарищ майор. Но Званка — орешек крепкий, тридцать один пулемет, двадцать восемь орудий и более ста минометов. Надо ударить всей мощью, окружить ее. Взять такую крепость силами одной дивизии, да еще в лоб, невозможно…