У этого костра все мертвы. И здесь тоже. А здесь двое живых. Клинки с натугой входят в грудь, проскальзывают между ребер прямо в сердце. Готовы! Дальше, дальше. Ох, сколько же людей, хоть и чужой крови, заснули мертвым сном на этом пятачке русской земли. Вдали послышалось ржание лошадей, словно отвечая на эти звуки, ночная птица отозвалась:
– Пу-гу, пу-гу!
– Батька, охрану лагеря и табуна сняли. Потерь у наших нет, – доложил один из командиров.
– Ясно, что нет. Подводи полусотню сюда. Тут работы еще много. Их не меньше тысячи сюда пришло. Хоть и сволочи, но все же люди. Однако жалко, вот так, не в бою, потравили, словно крыс.
И снова от костра к костру шли попарно кривичи, страхуя друг друга. С запада, от дороги послышалась возня, потом возбужденный говор, и, уже не слишком пугаясь, в сумерках утра к Сашке направилось пять фигур.
– Кто там? – Горбыль насторожился, рука потянулась к эфесу кривой сабли.
– То я, батька!
Родной, до боли узнаваемый голос послышался от приближающихся теней.
– Олесь?
– Я, батька!
Обнялись, стоя у телег среди сотен мертвецов, где богиня Мара этой ночью собрала богатый урожай.
– А я смотрю, батька, вроде наши в ночи шуруют у половецкого стана, ну и вышли мы к ним. Твоя придумка, командир?
– А то ж! У каждого свои тараканы в голове, Олесь. Только у кого-то они мадагаскарские, а у иных – простые.
– Достойные проводы в Ирий ты устроил нашим хлопцам!
– Застава?
– Только мы трое и выжили.
– Печально, но на то она и война. Как сюда добрались?
– Разъезд узкоглазых порезали, лошадей забрали и домой подались, а тут и ты с сотней прямо у дороги работаешь.
Под телегой раздался вздох. Сашка, наклонившись, заметил кого-то прижавшегося к противоположному колесу. Сторожиться никого уже было не надо. Горбыль попросил ординарца:
– Честигнев, подсвети факелом.
Сунутый в угли ближайшего кострища кол с намотанной паклей вспыхнул. Поднесенный факел осветил под телегой красивую славянскую девушку в разорванной рубахе, диким, испуганным зверьком, забившуюся в самый дальний угол. Горбыль, улыбнувшись своей доброй, гоблинской улыбкой, страшной для чужого человека, протянул девице руку.
– Ты кто есть, красуня? Иди к нам, не обидим, все уже кончилось, ты свободна. Ну иди!
Рука несмело потянулась к Сашкиной, ухватила ее. Девушка выползла из-под телеги, прильнула к груди своего спасителя, приобняв левой рукой. Потянулась правой обнять шею воина. Горбыль почувствовал ожог с левой стороны шеи и резкую боль, волна горячей крови толчком выплеснулась на разгрузку. Он оттолкнул деву прочь, ладонью, тут же потемневшей от крови, прикрыл шею, обернулся к Олесю, слабея, в один миг теряя силы, выдохнул: