Счастливый Дорин на прощание сказал Наполеонову:
— Век вашей услуги не забуду, товарищ следователь! Теперь я ваш вечный должник.
— Да идите вы все к чёрту! — выругался Наполеонов.
И было от чего прийти в отчаяние — они к собственному удовольствию устраивают свои личные дела, а он сидит с нераскрытым убийством.
Больше всего на свете ему сейчас захотелось поехать к Мирославе Волгиной, поплакаться в жилетку и рассказать ей о днях, с его точки зрения, потраченных впустую.
Что он, собственно, и сделал. Детективы выслушали его с сочувствием.
Морис ждал, намекнёт ли Мирослава Шуре, что они теперь тоже вплотную занялись этим делом. Говорить напрямую о своих клиентах она не имела права, но намекнуть…
Не намекнула. Зато ободрила:
— Шура, ты сам знаешь, что каждый отрицательный результат приближает к раскрытию преступления.
— Знать-то я знаю, — вздохнул Наполеонов, уплетая неизвестно какую по счёту ватрушку с творогом. Наконец он откинулся на спинку стула и сказал: — Чай у вас очень вкусный.
Оба детективы улыбнулись незаметно для следователя.
Так как вечер выдался тёплый для этого времени года и тихий, погуляли в саду.
После всех успокоительных процедур, которые детективы называли «методом Бабы-яги», то есть напоила, накормила, спать уложила. Выпадало — в баньке попарила.
Вместо парилки Мирославе удалось уговорить Наполеонова спеть.
Его усадили в самое удобное кресло, и Морис принёс гитару.
Шура не стал упрямиться, пробежал пальцами по струнам, настраивая инструмент и себя, и запел:
Омоют воздух тихие дожди,
Наполнят город свежестью и тайной,
И станет всё вокруг необычайным.
Так обещал октябрь. Ты подожди,
И он свои исполнит обещанья.
Не надо хмуриться заранее.
И не печаль в звучании дождя,
А колыбельную вселенной.
Услышишь ты, прислушайся, да! Да!
И на пороге вьюги пенной,
Оставив позади дожди,
С уверенностью день весенний,
Ты встретишь.
Зиму пережди.
— Это верно, — сказала Мирослава, — главное, переждать зиму.
— И не только зиму, — тихо обронил Морис, — но и временные затруднения.
— Особенно в нашем деле, — согласился Шура и отправился спать.
— Морис! А что ты думаешь о саксофоне? — спросила Мирослава утром после того, как Наполеонов отбыл в управление.
— Я вообще о нём не думаю, — улыбнулся Морис, домывая хрупкие фарфоровые чашки.
— А если я попрошу тебя подумать?
— Ну… — он задумался, потом проговорил: — Я знаю, что это сравнительно молодой музыкальный инструмент.
— Да, саксофону нет ещё и двухсот лет…
— По-моему, его изобрёл некто Сакс в тысяча восемьсот сороковом году, а позднее зарегистрировал своё изобретение.