"Мне ведь еще группу до штатного расписания доводить! — вдруг вспомнил Ениох, — А это плюс четверо, причем, проводников не менее двух. И как? И из кого?"
Проезжая по центральной улице поселения, она же сквозная, она же единственная, Стуриз заметил только каких-то старух, провожавших паровик долгим и не сказать, что добрым взглядом. Еще, кажется, пара-тройка подростков мелькнула. И все!
"Это мне что, детей в группу набирать?" — обескуражено подумал Ениох.
Между прочим, в кипе, выданных в канцелярии бумаг, были и рекомендации по укомплектованию группы согласно требований штатного расписания. Ага, "при необходимости, допускается включение в состав мобильной группы лиц, прошедших обучение, но не прошедших инициацию, в количестве не более двух на одного обученного и инициированного…"
"Не прошедших инициацию! Писали бы прямо: подростков… Замечательно, просто замечательно! И что это будет? Детский сад при доме престарелых?" — Стуриз коротко хохотнул. И, наверное, смешок был так себе, потому что во взгляде резко повернувшегося дяди Йоси явственно читались тревога и сочувствие.
Наконец Ениох остановил облегченно вздохнувший паровик около крайнего дома поселения, где, судя по карте, проживал страж прохода (а с недавних пор и страж, точнее, "сторож" концентратора), и некоторое время сидел и тупо пялился на горы. Наверное, минут через пять его бы и отпустило, но…
— Слышь, Ёня? — заглянул в кабину дядя Вадис, — Тебе тут надолго? — и, не дожидаясь ответа, уведомил, — Мы пока с Йосей до одного старинного приятеля пройдемся. Вроде, он здесь живет, если не помер. Не теряй нас.
Захлопнувшаяся дверь заглушила зубовный скрежет, да и вряд ли он произвел бы хоть какое-то впечатление на Вадиса с Йосей.
Зато Ениох испугался. Сам себя, ага. Даже проверил языком зубы на предмет отколовшейся эмали. И — странное дело — успокоился. Выбрался из кабины. Охлопал и одернул топорщащийся там и сям камуфляж, придал лицу давно натренированное "инспекционное" выражение и решительно зашагал к дому стража.
За все годы, что я знаю Тетю Лизу, я видел ее веселой и грустной, усталой и переполненной энергией, раздраженной (моими выходками), спорящей на грани перебранки (с бабушкой и дядей Викелом) — всякой. Но вот такой: беспомощной, испуганной, заранее признающей любую напраслину, любой выговор — никогда. Хотя… был один разговор… давно. Бабушка тогда очень возмущалась чем-то, что сделала или не сделала Тетя Лиза. Как же она сказала? "Ты, Елизавета, никогда не умела поставить себя перед начальством. Причем любым. Ну, как так можно? Вот что тебе стоило… Алексей, не подслушивай взрослые разговоры. Иди во дворе поиграй…" Точно. Я тогда еще не понял, что означает "поставить себя". Получается, Тетя Лиза так этому и не научилась. Плохо… Я уже совсем, было, собрался вмешаться (причем, наверняка сделал бы только хуже), как жирдяй в камуфляже обратил на меня внимание. Целую пантомиму разыграл, артист административного жанра: и прищурился близоруко; и лоб поморщил в попытках опознания меня и осознания того, кто я и что тут делаю; и на Тетю Лизу посмотрел грозно и вопросительно — и все это в веском молчании. Талант просто!