Пожурил за тот случай офицера командир полка. Селезнев не оправдывался, а только пожимал плечами и говорил: «Непостижимо, да и только…»
* * *
С капитаном Елиным мы пришли на НП командира полка.
На допросе пленный вел себя нагло. Он всячески подчеркивал пренебрежение к присутствующим и на все вопросы твердил одно и то же:
— Я солдат армии фюрера, и мой долг — всегда помнить фюрера. Я не буду отвечать.
Но когда Чугунов выложил на стол записную книжку, серьги, несколько браслетов и золотое кольцо, пленный сразу изменился в лице.
— Мародер! — глухо прозвучал голос лейтенанта.
По профессиональной привычке разведчика Чугунов тщательно осмотрел вещи. Записная книжка была исписана мелким почерком. Помимо каких-то несложных расчетов пленный вел в ней дневник. Из книжки выпало несколько фотографий. Чугунов поднял их и передал подполковнику. На карточках стояли тисненные золотом фирменные штемпеля фотографов Парижа, Берлина… С каждой карточки смотрели полуголые девицы. На обороте одной из них была надпись: «Помни везде и всюду твою Фридерику. 22.06.41 г.».
— Жена? Фрау? — строго спросил Додогорский пленного.
Тот промолчал.
Но вот в руках у командира оказалась простенькая любительская фотография. После размалеванных лиц и вульгарных поз от девушки с ромашкой, приколотой к кофточке, повеяло родным, русским.
Карточка пошла по рукам. Она дошла до двух бойцов, стоявших у дверей. Как я узнал потом, это были закадычные друзья — комсомолец Федор Аниканов и член батальонного комсомольского бюро Степан Головко. Они были вызваны сюда, чтобы сопроводить пленного в штаб дивизии. Федор, увидев карточку, пошатнулся, чуть не выронил автомат и с болью в голосе крикнул:
— Она! Товарищ подполковник, это же она — Надя!!!
Командир сурово взглянул на бойца, но тотчас на его лице появилось недоумение.
— В чем дело? — спросил подполковник.
Дрожащими руками боец расстегнул ворот гимнастерки, достал завернутый в платок бумажник. Воцарилась мертвая тишина. Мы с волнением следили, что будет дальше. Аниканов пробовал что-то сказать, но не мог и молча передал Додогорскому фотокарточку, которую пронес через испытания войны, берег как талисман, часто вспоминая родные черты Надиного лица, прощание с ней, скупую слезинку, что скатилась ему на щеку в день отправки в армию.
— Странно! — проговорил подполковник, — совершенно одинаковые. Откуда это?
— Так это же жена моя, товарищ подполковник!
— Жена? — вырвалось сразу у всех, кто был на наблюдательном пункте. И фотокарточки снова пошли по рукам.
Командир полка тяжело опустился на стул. Тягостное молчание прервал Головко.