— Через пять минут начнется ужин. Сядем вот здесь, в углу, — предложила Наталья Сергеевна. — Их всех хорошо будет видно.
Ровно через пять минут в столовую начали заходить дети. Впереди всех шел белокурый крепыш в пионерском галстуке с тремя красными нашивками на рукаве рубашки.
— Это Саша, — подмигнула мне Наталья Сергеевна.
— Девочки, не шумите! — услышал я голос Саши.
Из группы девочек к нему подошла щупленькая, с белокурыми косичками девочка, что-то сказала ему потихоньку, и они вместе отошли в противоположный конец зала.
— А то Лена, его сестра, — сообщила воспитательница. — Она сегодня дежурная.
Вскоре столовая наполнилась шумными детскими голосами, бряцанием ложек и вилок. Начался ужин.
— После ужина у нас вечер самодеятельности… Посмотрите? — спросила Наталья Сергеевна.
Я согласился.
Клуб детского дома был набит битком. Мне, как гостю, предоставили место в первом ряду. Рядом со мной сидели Александр Александрович и Наталья Сергеевна. Играл духовой оркестр. Через щель в занавесе было видно, как на сцене хлопотали девочки. А с ними и Саша. Он, что-то горячо объясняя, спорил.
Подняли занавес. На сцене выстроились участники детского хора. Из-за кулисы выбежала девочка в белом платье, с белыми бантами в косичках и объявила:
— Выступает хор детского дома! Песня о Родине!
— Узнали? Это же Лена, — шепнула мне Наталья Сергеевна.
Во втором ряду хора я увидел Сашу. Выделялся в хоре его сочный голосочек.
Чтобы снять показания, Сашу пригласили в кабинет директора. Я отрекомендовался и попросил подробно рассказать о себе.
Тень беспокойства легла на Сашино задумчивое личико, он опустил голову. Потом откашлялся, огляделся и взволнованно заговорил:
— Я… Мы жили в селе Всесвятском Васильковского района. Там мои бабушка и дедушка. Здесь — сестра Лена…
Саша смотрел то на меня, то на Наталью Сергеевну и все говорил о детском доме, о школе, о друзьях. О матери же — ни слова.
— Почему ты не пишешь писем маме? — спросил я.
— Маме? У меня ее нет, — дрогнувшим голосом ответил мальчик и отвернулся.
Я подошел к нему и, не говоря ни слова, положил ладонь на плечо. И почувствовал, как судорожно вздрагивали детские плечи.
Проглотив рыдания, мальчик торопливо заговорил:
— Отца моего нет. Я видел его мертвым. Мама меня предупредила, чтобы я никогда никому не говорил об этом. Потом привезла нас с Леной сюда.
Голос его постепенно выравнивался, плечи под моими ладонями уже не дрожали. Он вздохнул несколько раз глубоко-глубоко, словно только что перешагнул через пропасть.
— Скажи, Саша, — повернул я его к себе лицом. — В чем был одет твой папа в тот день, когда ты видел его в последний раз?