– Не расстраивайся, всё будет хорошо.
В эти моменты я ее немножко ненавидел.
Еще через два года она уменьшилась сильнее, и мне не приходилось больше подтягиваться, чтобы достать её макушку, когда она сидела на стуле. В этом положении мы были примерно одного роста. Меня больше не посылали ее утешать. Я был слишком большой. Всех больших баба Иля автоматически причисляла к своим обидчикам. Она всё время уменьшалась. Папа с мамой тоже, но они развелись, и папу с бабой Илей я потерял из виду, когда мы уехали из дома в Кишинёве на Пушкина 15 обратно в Рышканы.
Когда я снова встретил папу, он был одного роста со мной.
Я спросил:
– Как там прабабка?
– Умерла. Совсем недавно. Как раз перед твоим приездом я похоронил её.
– Как она умерла?
– У меня на руках. В ванной комнате. В момент смерти я как раз мыл её.
Видимо, прабабка уменьшилась настолько, что её надо было мыть, как ребенка. Меня тоже мыли, когда я был маленький. Я не умел сам мыться. Потом перестали.
Через год папа стал меньше меня. Потом его положили в больницу со спиной. Ему вставили в позвоночник стальные штыри. Некоторые люди с возрастом начинают ломаться. Он как раз поссорился с женой, и ему некуда было идти. Впрочем, он не мог ходить. Он мог только лежать и немножко сидеть, пока не заживёт. Я забрал его домой, положил на кровать и покормил.
Вечером он сказал:
– Мои ноги плохо пахнут. Помой мне ноги.
Я понял, что когда не можешь ходить, тяжело мыться.
Я набрал воды в тазик и помыл папе ноги. Ему это очень понравилось.
– Молодец, сын, – похвалил он. – Знаешь, что говорил прадед?
– Что?
– Сын должен мыть отцу ноги, а потом выпивать эту воду.
Воду я пить не стал.
Кстати, я больше не расту. Может быть, начинаю уменьшаться.
В детстве я бредил мушкетёрами.
Однажды меня отправили в гости к папе, в Кишинёв.
У папы были бобины – предшественники кассет – и некое чудовищное записывающее устройство. Мы решили записать мюзикл собственного сочинения. Про мушкетёров.
Папа коллекционировал музыку на всех носителях. Сначала пластинки, потом бобины-кассеты-диски. Я застал эпоху бобин. Мне было, наверное, лет шесть. Папа показал мне бобину с записью скандала, устроенного моей прабабкой Рахиль Самойловной и дядей Мишей.
Из устройства раздалось какое-то рычание и звук ударов.
– Блеааа! – вопил Миша. – Уйди, или я себя убью!
– Я больше не могу! – кричала Рахиль Самойловна. – Будь ты проклят!
Миша остался жив.
Я был поражён до глубины души. Утром в автобусе я сочинил строчку первой песни будущего мюзикла про мушкетёров. Я потянул папу за рукав и спел ему: