— Ладно.
— Потом съездишь с Костей в одно место.
— Хорошо.
— Понравился тебе Костя?
— Мы еще мало знакомы.
— Костя славный мальчик, но у него сложный характер. Этому есть причины, со временем ты их узнаешь. А пока я бы хотел, чтобы вы подружились.
— Если он не против.
— Я думаю, ты способен расположить его к себе, — не спуская с меня пристального взгляда, продолжал Веэн. — Он кажется угрюмым, но у него доброе, отзывчивое сердце.
Что я мог сказать? Костя показался мне грубияном, но я мог и ошибиться. Я-то думал, что он надул старуху, а выходит, старуха надула его — уверяла, что это подлинник.
Ужасно быть таким подозрительным. А все Шмаков — он внушил мне подозрительность.
— У Кости не родной отец, а отчим, — сказал Веэн многозначительно.
Не у одного Кости отчим, ничего в этом особенного нет. Но теперь мне стала ясна холодность Кости в разговоре с отцом, то есть на самом деле с отчимом.
— Костя этого не знает и не должен знать, — сказал Веэн.
Это уже придавало делу некоторую таинственность. Но почему от Кости скрывают правду? Отец у человека — тот, кто его воспитал.
— А зачем это скрывать? — сказал я. — Отец у человека — тот, кто его воспитал.
— Отец Кости погиб при особенных обстоятельствах, Костю пришлось записать на отчима.
— Когда Костя узнает правду…
— Он ее никогда не узнает. Об этом знаю только я. Теперь знаешь и ты.
— За меня не беспокойтесь.
— Если ты подружишься с Костей, ты сделаешь доброе дело. «Спеши творить добро» — это сказал Гете. Ты знаешь Гете?
— Мы проходили «Фауста».
— В жизни Кости есть и другие сложности, со временем ты узнаешь. И я хочу, чтобы он был готов к своему будущему.
Его взгляд вдруг сделался таким задумчивым и печальным, что мне стало жаль и его и Костю и было стыдно за то, что я подумал о них плохое.
В антикварном приемщик равнодушно повертел в руках фигурку музыкантов.
— Поставлю десять рублей.
— Хорошо, — согласился я, радуясь, что Веэн потеряет всего пятерку.
Я повернулся и увидел Костю.
— Веэн сказал, что ты здесь. Поедем в мотель.
О вчерашнем ни слова. Благородный парень все-таки.
Я смотрел теперь на Костю другими глазами. Разве не ужасно положение человека, не знающего, кто он такой? Я не допускал мысли, чтобы такое могли скрыть, например, от меня. Лучше знать, чем не знать, пусть даже самое плохое. Это как в драке, если закрываешь глаза, тебя наверняка отлупят. А от Кости скрывали. Я знал про него больше, чем он сам. И это давало мне над ним некоторое превосходство, позволяло быть снисходительным к его недостаткам. Но без заискивания! Сдержанностью показать, что я выше его грубостей.