Собрал я саперов. Пришли начальник инженерной службы дивизии, он же командир 89-го саперного батальона, Н. Г. Волков, комиссар батальона С. 3. Кириченко, командиры рот.
— Своими силами мост на сваях мы не построим, — доложил Волков. — Я уже измерил скорость течения: оно сорвет деревянные опоры.
— А выход?
— Надо запросить армию. Пусть пришлют понтонный батальон.
— Уже запрашивал. Нет у них понтонов. Думайте!
Саперы подумали, поговорили между собой, даже поспорили.
— Есть выход, — сообщил Волков. — Будем строить мост из плотов.
— Артиллерию он выдержит?
— Выдержит. Нарастим сверху соломой, заморозим — пройдут и танки.
Саперы ушли, а для меня проблема переправы еще не решена. Строить мост можно тогда, когда на западном берегу будет хоть небольшой плацдарм. А переправить бойцов для захвата плацдарма можно только по мосту. Заколдованный круг получается.
Ждать, пока сойдет вода и снова обнажится лед? Противник как раз на это и рассчитывает. Он стремится выиграть время, чтобы привести в порядок свои потрепанные части, укрепить новый рубеж обороны.
Решить проблему помог капитан Романов. Он пришел в штаб дивизии, располагавшийся на территории истринской больницы, и предложил следующее: как только вода сойдет до того уровня, когда реку можно будет форсировать вброд, он поведет свой батальон. Лучше — ночью. Захватит плацдарм, а там — дело за саперами.
— Допустим, — говорю, — выберешься из реки на берег, а что дальше? Поморозишь людей…
— Не поморожу, — ответил он. — Фашисты нас никак не ждут. А это уже половина успеха. Захватим траншею, обсушимся в блиндажах…
12 декабря в Истру приехал К. К. Рокоссовский. Доложил я ему план форсирования. Командарм, однако, промолчал.
— Вы утверждаете план?
— Пойдемте-ка на реку, — предложил он.
Мы вышли к реке. Мороз, звезды, черная вода. В лощине — огонек костра, снуют темные фигуры. Это бойцы старшего лейтенанта Трушникова вяжут плоты. Поговорил командарм с саперами, и мы вернулись на КП.
Константин Константинович долго пил чай и по-прежнему молчал. Потом он надел шинель, и я проводил его до машины. Настроение у меня было скверное. Я уже достаточно хорошо знал командарма. Если он молчит, значит, недоволен планом и думает за меня. Решает мою боевую задачу.
Генерал Рокоссовский сел в машину, она отъехала, но потом затормозила. Он открыл дверцу, крикнул:
— Утверждаю! Действуйте!
Лет двадцать спустя, во время инспекционной поездки в войска Киевского военного округа, оказавшись на Днепре, маршал Рокоссовский вдруг заговорил со мной об Истре и этом эпизоде.
— Более чем рискованным показалось мне твое решение, — заметил он. — Не манекены ведь, живые люди. По такому морозу — и вброд… Вспомнил я и мировую войну, и гражданскую. Не нашел сходного случая и другого решения не нашел. А когда машина уже отъехала, подумал: что же я делаю? Ни «да» не сказал комдиву, ни «нет». Нехорошо! Вот и остановил машину…