– Почему? – спрашиваю я.
– Потому что он ниже ростом, чем Лой. Наша цель сложнее.
– Значит, Оксане достался Лой?
– Очевидно, да.
На этом полу я постепенно перестаю чувствовать локти и колени.
– Умираю, хочу в туалет, – говорю я через некоторое время.
– Ну так сходи, – отвечают Чарли.
– Куда?
– Да куда угодно. Хоть на пол.
– Польется сквозь доски. На Толю.
– Ну тогда в коробку из-под сэндвичей.
– В ней нет места.
– Оно появится, если вынуть сэндвичи.
– Ладно. Только не смотри.
– Блин. Ева. Можно подумать, нам интересно.
Когда я заканчиваю свои дела, то обнаруживаю, что Чарли сожрали все сэндвичи и полплитки шоколада.
– Что за нафиг? – интересуюсь я, застегивая штаны.
– Профилактическая мера. Мы не хотим, чтобы в самый ответственный момент ты стала дергаться и говорить, что тебе надо посрать.
– Иди нафиг, Чарли, это просто твоя жадность. А вдруг приспичит тебе?
– Самоконтроль. У нас в России нет этой привычки немедленно удовлетворять свои желания. Доедай шоколад.
– Премного благодарна.
– Не за что. – Чарли поворачиваются ко мне с гнусной ухмылкой. – Просто тебя бесит, что мы развлеклись с твоей девушкой.
– Это все уже история, Чарли. А сейчас нам надо выполнить работу.
Голос мой спокоен, но внутренности сводит от страха. Я уже перестала даже думать о том, что вмешается Тихомиров, что процесс кто-нибудь остановит. Он уже запущен. И сейчас мне хочется только одного – сделать дело и побыстрее свалить.
Но, глядя наружу, я вижу, что задача будет не из легких. Число людей на площади растет прямо на глазах, они орут, теснятся, поют. Через час Красная площадь будет битком забита. То и дело над толпой, вычерчивая мокрую дугу, пролетает снежок, встречаемый радостным визгом и смехом. Издалека доносятся обрывки приветственных возгласов, хлопки петард и басовая пульсация последнего хита Димы Билана.
– Ты не знаешь, как мы будем отсюда выбираться? – спрашиваю я.
– Толя выведет.
– То есть как доехать до того дома, где мы останавливались, тебе известно?
– Да.
– Чарли, ну расскажи же. Какой план отхода?
– Толя все знает. В данный момент нам нужно, чтобы ты делала свою работу и отслеживала боковой ветер.
Я осторожно пододвигаюсь к правому из двух окошек без стекол, следя за тем, чтобы снизу не было видно ни меня саму, ни пар из моего рта, и осматриваю в трубу нашу линию огня. Патрон «Лапуа» полетит под снижающимся углом над крышей музея на высоте меньше полуметра от снежного покрова на ней, дальше – между двумя монументальными зданиями девятнадцатого века, пересечет две площади и декоративный сквер и найдет свою цель возле украшенного колоннами входа в Большой. В люпольдскую трубу я смотрю, как люди чуть не в полумиле от меня по очереди проходят через двери театра в вестибюль. Оптика настолько качественная, а вечерний воздух настолько морозен и чист, что я различаю выражения их лиц. Я даже могу прочесть афишу сегодняшнего спектакля. «Щелкунчик». Я отрываюсь от трубы, и все вновь становится миниатюрным, а Большой превращается в белый спичечный коробок вдалеке.