— О чём ты хотел поговорить, — спросила мама, когда мы обосновались в отдельном кабинете ресторана «Русское поле» и сделали заказ. — Не волнуйся, здесь нас никто не услышит. Это заведение принадлежит князю Шламову, а тот весьма щепетилен в вопросах безопасности.
— Последнее, чего я боюсь, это того, что меня подслушают, — отмахнулся я занятый другими мыслями.
— А зря, — мама подцепила кусочек лосося с тарелки. — Судя по всему дед тебе кое-что рассказал. И, я надеюсь, ты понимаешь, что церковь, это не те, кого можно игнорировать. М-м-м… тут прекрасный повар. Может сманить его? Князь, конечно, обидится, но роду Ефимовых свой шеф пригодился бы.
Ну… да. Мака хоть и демонстративно не принимала участия в наших делах, и вообще была Баронессой, но всё же пусть не публично, однако, относилась к моему роду. И как по мне, просто не желала бодаться за главенство с Цесаревнами.
— Значит это правда? — я проигнорировал вопрос о поваре. — Но не вся, так?
— К сожалению. Ты не представляешь, как я хотела бы, чтобы вы все прожили обычную жизнь, без всего этого, — мама отложила вилку и вдруг расплакалась. — Это моя вина. Всё из-за меня. Если бы не этот проклятый дар, ничего бы не случилось. Как же я его ненавижу!
От неожиданности я поначалу опешил, но быстро пришёл в себя и кинулся утешать маму. Крепко обняв, я прижался к ней, как делал, когда был маленьким, и принялся утешать, говоря, что она ни в чём не виновата. Да я никогда её и не винил в случившемся. Но особенно мне резануло по сердцу, что я ни разу до этого не видел маму вот такой, плачущей навзрыд. Она всегда была сильной, куда сильнее отца, который мог и сорваться в истерику и в бутылке обиду утопить. И сейчас мне просто невыносимо было видеть её слабость.
— Всё, всё. Я уже успокоилась, — прошло немало времени, но мама наконец прекратила лить слёзы и улыбнулась. — Пусти, мне надо умыться. Закажи пока десерт и чай.
Пока мама приводила себя в порядок, я вызвал официанта. Честно говоря, произошедшее меня неслабо ошарашило. Не проявлением чувств, а тем, что мама назвала себя виновной в произошедшем. Честно говоря, до этого момента я считал, что её участие ограничивалось стиранием памяти об обряде и первых годах после. Сейчас же я уже не знал во что верить. Но если я чему и научился у сестёр-цесаревен, так это не рубить с плеча.
— Извини за сцену, — мама вернулась похорошевшая и без каких-либо следов произошедшего. — Слишком долго я носила это в себе. Я расскажу тебе всё как было, без утайки, а ты, если сможешь, прости меня.
— Ты меня пугаешь, — я улыбнулся, показывая, что это шутка, — я тебя ни в чём и не виню. Просто хочу знать правду.