– Ворошите зерно – горит.
Зерно не горело, но действительно было теплым.
Чуточку освоившись, мы огляделись. На току работали одни женщины (в те послевоенные годы во многих местах работали одни женщины). Молчаливые, сутулые, одетые в одинаковые, как нам показалось, серые заношенные платья и телогрейки. Они ходили вокруг буртов зерна, ворошили его такими же, как у нас, деревянными лопатами.
Две женщины крутили ручку веялки, а еще две сыпали в нее зерно.
За их и за нашей работой внимательно следил бригадир дядя Коля Полынцев – однорукий фронтовик и отец нашего одноклассника Мишки Полынцева. Он сидел на чурбаке возле ворот, дымил махрой и изредка покрикивал:
– Поживее, Дарья, поживее!.. Ну что встала, Мария? Шевелись, шевелись! Горит ведь зерно, горит!
Но голос дяди Коли звучал добродушно, и его покрикивания никак не сказывались на темпе нашей работы. Покричав для порядку, дядя Коля куда-то ушел.
Настало время обеда. Женщины воткнули лопаты в зерно и, столпившись в углу под навесом, окликнули нас:
– Идите, ребята, обедать с нами.
Мы с Вадькой взяли полотняные мешочки с хлебом и бутылками с молоком, которые приготовили нам матери, собирая на воскресник, и, чуточку стесняясь, подошли к женщинам.
– Сейчас пшеницы нажарим и обедать будем, – сказала одна из них, устанавливая рядом два закопченных кирпича и накрывая их куском жести. – Несите щепок.
Мы с Вадькой прошли вдоль забора, набрали по пучку щепок.
– Еще?
– Хватит, хватит.
Через минуту под жестью затеплился маленький костерок. А еще через несколько минут под навесом зернотока вкусно запахло свежим хлебом.
Обжигая ладони и губы, мы стали с аппетитом хрустеть поджаренным зерном.
– Та-а-а-к, значит, вместо того чтобы беречь каждое зернышко, жрете колхозный хлеб! Та-а-а-к…
Горделиво, картинно возвышаясь над нами, на бурте зерна стоял круглый, краснощекий и, как нам сначала показалось, огромный мужчина, одетый в серо-зеленый френч и такие же галифе. На его ногах, на треть утонувших в зерне, красовались белые бурки.
– Та-а-а-к… – В руках мужчины по-гадючьи извивалась кожаная плеть, украшенная оплеткой и фестончиками. – Та-а-а-к… значит, колхозное добро воровать, жрать… Та-а-а-к!..
Наливаясь кровью, разжигая-распаляя себя, краснощекий стал спускаться с бурта, становясь с каждым шагом шире и ниже.
Подойдя к нам, он пинком отбросил в сторону жестянку с зерном и, не жалея белоснежных бурок, затоптал костерок.
– Так-так! Я районный уполномоченный на период уборки урожая. Я отвечаю за все. Кражи зерна не допущу! – Уполномоченный вынул из кармана френча помятую записную книжку и карандаш. – Та-а-а-к… Под суд пойдете. – Он подпрыгнул к одной из женщин. – Фамилия?