Царица вышла из двери, откинув изящную циновку с изображением священной охоты, встала на высоком пороге и, задержав дыхание от удовольствия долгоожиданных ощущений, ступила ногой на ровный, твёрдый пол ограждённого двора. Недавно здесь были кочки, трава и тропинки, а теперь — красивая ровная площадь, покрытая слоем редкой и дорогой белой глины, тщательно перемешанной и убитой тяжёлыми трамбовками; каждую поднимали восемь рабов.
Не строительство невиданного прежде на Крите дворца, не стена, отгородившая дворец от нелюдей, а истребление травы, замена естественного покрова на искусственное покрытие вызвала самые резкие протесты и мрачные страхи царя. Тут не хватило слов о будущем ребёнке, пришлось в полнолуние идти в священную рощу. Охрана и свита остались на опушке. Зова Богини не было, поэтому по страшному лесу она шла в одинокой беззащитности, охраняемая только неистовым свистом двух бешеных от злости гадюк, которых она крепко держала у самых жутких голов с ядовитыми зубами. Там, во мраке высоких и мертвенно черных кипарисов, в сырой прохладе и тишине с журчанием Кераты поблизости, она удостоилась лицезреть Великую Богиню, Мать Богов.
На этот раз Богиня предстала в виде огромной, в полтора раза выше царицы, лысой жирной бабы. Она сидела на земле, слегка продавив её своим чудовищным весом, широко расставив согнутые в коленах ужасающе толстые ноги, руками оперевшись о двух маленьких быкобогов. Богиня была полностью обнажена. Её огромный живот, мясистые обвислые груди с выпуклыми сосками, щёки-подушки колыхались при каждом вдохе. Она была перемазана землёй, травой, иголками, по ней ползали жуки трупоеды, муравьи, в багровых глубоких складках кожи копошились белые черви. Глаза были закрыты от наслаждения: Богиня рожала. Могучая яркокрасная щель между ног, окружённая трепетавшими складками плоти, была напряжена, и из раздавшегося отверстия уже показалась бородатая и рогатая морда фавна, мокрого, со слипшейся шерстью и ещё не раскрытыми глазами.
Он учуял царицу, мгновенно очнулся от сладкого забытья, похотливо зашевелил ноздрями, задрал верхнюю губу, обнажив жёлтые плоские зубы, и заблеял, брызгая слюнями и слизью, которая соплями свисала с морды. Гадюки затихли, не смея шумом и движением нарушать покой Богини. Царица бросила их на траву, слегка согнула колени, сложила ладони перед грудью в позе покорности и почтения и наклонила голову. Ниц она не падала даже перед этой, Великой.
Волны страсти, исходившие от Богини, закачали царицу. Дыхание запнулось о судорогу горла, по загоревшейся коже побежали холодные мурашки, губы увлажнились и набухли кровью. Едва бормоча от возбуждения, она пролепетала просьбу, не надеясь на ответ безгласной туши. Богиня не шевельнулась, но голос её раздался сверху, как бы с неба.