Наметанное ксенологическое чутье Жаркова просигналило: осатанелые психопаты поедом едят один другого, но легко сходятся на общих, далеких от вековой вражды темах. Это давало надежду… ни фига оно не давало. Не такие умы искали точки соприкосновения, и всегда без результата.
– Лучше молитесь, чтобы о нас вспомнили, – проворчал он.
– И что вы станете делать? – с неподдельным любопытством осведомился граф.
«Отличный вопрос, – подумал Жарков. – Кто бы ни явился, в лучшем случае меня оттеснят к лесу, постараются уболтать и напоить, гостеприимство здесь бывает избыточно навязчивым… а когда я продеру глаза, выберусь из штабной палатки и спрошу, что сталось с пленным… так ведь и случится, кто-то из этих головорезов обретет статус спасенного, а кто-то пленного… мне отвечено будет: какой пленный? Слыхом не слыхивали, видом не видывали… а за нашего соратника и боевого товарища примите горячую признательность от высшего военного руководства, да хоть бы даже и медаль…» Он сорвал красноватый стебелек и принялся нервно жевать. От стебелька пахло дымом, и вкус был, как у пригоревшей солдатской каши. «Нет, было бы здорово, чтобы меня хватились на базе. Слишком здорово, чтобы на такое надеяться».
– Не извольте беспокоиться, граф, – сказал он с наигранной уверенностью. – Пока я здесь, вам ничего не угрожает. И вам, сударыня.
Паучиха скорчила болезненную гримасу.
– Пожалуй, я буду молиться, чтобы не дожить до утра, – сказала она.
– Присоединяюсь, – проговорил Карранг. – На кой черт вы вообще нас спасали, плебей? Вы там, у себя, любите лишние хлопоты?
– Обожаем, – огрызнулся Жарков. – Прямо-таки кончаем от предвкушения. У нас в крови навязчивая забота о ближних и о дальних.
– Дикари, – заметил граф.
– Варвары, – подтвердила паучиха. – Как вы ухитрились эволюционировать?
Жарков обвел их прохладным взглядом.
– Было непросто, – сказал он, помолчав. – Мы тоже воевали. По большей части во имя фальшивых ценностей.
– Только не нужно ханжеских нравоучительных историй! – взмолился Карранг. – Наслушался на учениях от ваших приятелей, благодарю покорно. Слащавые, липкие, как дурно выкачанный мед.
– Я и не собираюсь вспоминать разное историческое дерьмо, – заметил Жарков. – Меня тошнит от одной мысли о кавалерийских атаках, танковых сражениях и тактических ядерных ударах, или как они там назывались.
– Миротворец, – фыркнула Плагупта. – Гуманист! Кому пришла фантазия направлять в зону боевых действий сопляка с искаженными представлениями о реальном мире?
– Не переживайте, – сказал Жарков ледяным голосом. – Я уж и сам проклял все на свете, когда понял, во что вляпался. Я полевой ксенолог, надеялся набраться опыта, заняться настоящим делом, погрузиться в новую культурную среду.