Одна петроградская газета писала в ноябре 1917 года: «Установлено, что все налеты организованы одной и той же бандой… В клубах упорно утверждают, что во главе банды стоит один когда-то известный артист, который объявил себя ныне анархистом-индивидуалистом. Эти современные «анархисты-индивидуалисты» захватили особняк одного бывшего губернатора и, как передают, устроили в нем нечто вроде музея вещей, «реквизированных» в различных дворцах и особняках. Как передают, у «анархистов-индивидуалистов» имеются даже вещи из Зимнего дворца».
Отчего же не грабить, когда вождь сказал: «грабь награбленное». А над воинами, пролившими кровь за Отечество, левая печать измывалась, помещала на страницах фотки с подписями: «Бывшие офицеры, зарабатывающие хлеб уборкой снега». Между строк читалось: так, мол, этим царским палачам и надо.
Дмитрий Фигур (так он теперь себя величал) тоже не чурался революционного веселья. Нет, он не бандитствовал — он горланил стишки по тыловым обозам, вдохновлял красноармейцев на междуусобие. Так, горланя, и дослужился до помощника режиссера при политотделе 7 армии. Закончилась жуткая Гражданская — вернулся в Питер, пришел на Гороховую, два, заполнил анкету (в графе «профессия» вывел — «драматический артист») и устроился в Чрезвычайку. Казалось, круто изменил свою судьбу. Ан нет: служба у него была почти актерская, потому как стал Фигур филером.
Филерство — это не просто ножками за обозначенным человеком топать да глазами зыркать. Тут и сноровка, и артистичность нужна: быстро загримироваться — бороду нацепить, усы наклеить, в парадняке пиджак вывернуть и вновь напялить. А походка? Неспеша, вразвалку, семеня — всяко уметь надобно. Не работа, а искусство, и к тому же опасное: обозначенный человек вдруг шмыгнет в подворотную, филер поспешит за ним и получит нож в бок. Дорого стоит фальшь в этой игре — чай, не на сцене, а в жизни.
Но, поскольку молод-зелен был Фигур, то слежку за отпетыми бандитами ему не поручали: чаще каких-нибудь мелких сошек давали. Когда же вспыхнул Кронштадтский мятеж, всех чекистов на приступ погнали — и закаленных в боях, и не нюхавших пороха.
Фигур в ораниенбаумской колонне шел — от купальной пристани. Ступил на лед — дрожь до нутра пробрала: хлынула вода. Ни черта не видно. Лишь вдали ощупывают тьму прожектора взбунтовавшегося Кронштадта. А как. загремела канонада — разлилась по льду кровавая озарь. Кричали раненые, падали, захлебывались в ледяном крошеве. Страху натерпелся Фигур — думалось: «нас ведут, чтобы утопить в морской пучине».