Томми любовался ее телом, распластанным на ковре, и этим совершенным телом обладал он.
Он, и только он.
Затем Томми начал все сначала, и жестокость его уже не знала предела.
Хейли закрыла глаза и решила не открывать их, пока он не закончит, отдав ему лишь свою телесную оболочку, за которую у нее уже не осталось сил биться. Она представила, как высоко в небе сверкает солнце, ослепительное солнце, заливающее лучами все вокруг. А потом – разбушевавшийся океан, увлекающий ее своим течением в неоглядную бездонную синеву. Затем она представила, что стоит на поле для гольфа, как в детстве, и бьет по мячу снова и снова, отправляя его все выше и выше, и он взмывает в самое поднебесье.
Но сопевший ей в ухо Томми резко вернул ее к действительности, оказавшейся страшнее любого кошмара. А еще боль… Казалось, в нее вонзили нож, так ей было плохо, и кромсают нижнюю часть живота.
Но ей пришлось молчать. Она не издала ни единого возгласа.
Томми, точно зачарованный, смотрел, как его член входит в нее, а потом выходит, как под его натиском содрогаются ее бедра. И, прикрыв рот Хейли рукой, он задвигался еще быстрее.
Но перед самым оргазмом он с неимоверным усилием сдержал себя, решив растянуть удовольствие, чтобы оно длилось как можно дольше.
Целую вечность.
Будь у него под рукой нож, он не преминул бы пустить его в ход, заставив ее кричать.
Но она безнадежно молчала.
В последнее мгновение он отпрянул от Хейли и извергнул сперму ей на живот.
Потом погладил по лбу, убрав прилипшие к нему прядки, и лизнул в щеку.
Хейли лежала неподвижно, не смея открыть глаза.
Прошла не одна минута, прежде чем она поняла, что он ушел.
Но в комнате по-прежнему ощущалось его присутствие. Хейли все еще чувствовала запах Томми. Так пахла его кожа, и теперь этот запах исходил от ее собственной кожи.
По ее щеке скользнула струйка прохладного воздуха. Выйдя мало-помалу из ступора, она подошла к двери и заперла ее на ключ.
Какое-то время она стояла, не в силах отвести глаз от постели, и чувствовала, как по ее ногам струится что-то теплое. Не смея опустить глаза ниже, она молила, чтобы это была проникшая в нее ядовитая белая жижа, а не ее собственная кровь.
Хейли содрогнулась, подняла голову и через открытое окно всмотрелась в ночь; она осталась одна-одинешенька в бескрайнем мире, ставшем вдруг чужим и враждебным, ее пугал малейший шорох, поскольку ей казалось, что он опять предвещает жестокость; всю ее грудь пронзала боль – она билась в ней, подобно множеству крохотных злобных сердец.
Она сняла со стула одежду и медленно оделась, борясь с тошнотой.