— Ты — первый. Но я хочу, чтобы люди приходили сюда и видели это.
Гванца развернула шапку Пааты и подбросила ее вверх. Обдав нас легким ветерком, шапка быстро взлетела, постепенно из синей становясь прозрачной. Подобно комете источала она яркий слепящий свет и, наконец, найдя свое место в небе, застыла, словно звезда.
Мечтательным взглядом Гванца проводила шапку Пааты, по-детски раскрыв пухлые губы.
— Это сказка, Гванца? Ответь мне, это сказка?
— Нет, не сказка. Ведь не каждая шапка остается здесь, а только та, которую закинул человек, испытавший великое счастье.
Я сорвал с головы свою серую кепку и что было силы подбросил ее вверх. Как птица с подбитым крылом, закружилась она в воздухе и упала к моим ногам.
Гванца засмеялась:
— Вот видишь. Я же говорила…
Я теребил шапку в руках и чувствовал себя бесконечно несчастным: значит, я не способен испытать радости и самозабвения, значит, у меня бедная, унылая душонка.
— Гванца, давай объявим всему свету: «Внимание! Внимание! Детям и взрослым, женщинам и мужчинам! Просим всех, испытавших великое счастье, сообщить нам об этом! Наше небо коллекционирует счастье, только и только счастье!»
— И все придут к нам со своими радостями, — смеясь, подхватывает Гванца. — И у нас соберется счастья видимо-невидимо, и мы разделим его между всеми. Не забудем и тех, кого обидела судьба.
— Дата Кавтиашвили… — вдруг вспомнил я.
— Кого?
— Дата Кавтиашвили, — повторил я.
— Всем хватит — и ему, и другим. К нам будут ходить школьники — мальчики и девочки, как на экскурсию, и я буду им рассказывать историю каждой шапки, закинутой в небо.
— Какая ты хорошая, Гванца!
— Я… я вас еще по университету помню.
— Ты говоришь правду? Неужели ты меня запомнила?
— Я была на первом курсе, а вы кончали.
— Гванца!
— Простите, меня ждут в учительской…
— Гванца, не уходи, я хочу сказать тебе… Где ты, Гванца-а!
Я открыл глаза и сразу зажмурился от яркого света, в нос ударил свежий солоноватый воздух.
— Море? — спросил я, и чей-то незнакомый голос ответил:
— Давно уже море.
Я стал торопливо одеваться. Девушка-туристка продолжала спать крепким сном, и ее войлочная шапка раскачивалась в такт движению поезда. Я подошел к окну, до последней минуты не поднимая головы, чтобы увидеть все море сразу, целиком, и насладиться его величием.