А теперь они отнимают нашу землю, голосят раввины. Они издают постановление об эмбарго на сделки с недвижимостью. Никому не позволено сдавать или продавать жилье «артистам» — или хипстерам, как они себя называют. Однако среди них находятся те, кто готов платить втридорога за облезлые халабуды без ремонта. Разве скажешь таким «нет»?
Хасиды выходят протестовать на улицы. Они выстраиваются перед огромными особняками магнатов недвижимости на Бедфорд-авеню, потрясая кулаками и бросая камни в окна. «Предатели!» — кричат они. Ништ бесер фун а гой![158] Вы не лучше гоев.
Снедаемая желанием посмотреть на наших новых соседей, так называемых артистов, я совершаю вылазку в северную часть Вильямсбурга, на набережную, которая их, судя по всему, притягивает.
С Бруклин-Нейви-Ярд открывается панорамный вид на Манхэттен, который в этот ясный день просто ослепителен и блестит, словно ожерелье на шее у реки. От вида этого волшебного города, раскинувшегося так близко от моего дома, но все же так далеко, у меня захватывает дух. Как можно захотеть покинуть это чудо ради здешних мест, недоумеваю я. Что в этом грязном районе хорошего, кроме возможности затеряться в недрах самопровозглашенного гетто?
Я решаю в одиночку исследовать этот город. Я разглядываю в библиотеке карты — схемы движения метро и автобусов и обычные карты — и стараюсь их запомнить. Я боюсь заблудиться — нет, даже провалиться в город, словно в зыбучие пески; боюсь, что меня засосет туда, откуда я уже не выберусь.
Когда поезд линии J медленно, враскачку отчаливает по шатким путям надземки в сторону Вильямсбургского моста, я взираю на грязные бурые крыши Вильямсбурга и наконец-то чувствую, что забралась достаточно высоко, чтобы вырваться из его блеклой инертной атмосферы. Я не ожидала, что выбраться отсюда будет настолько приятно. Настолько, что хочется скакать по вагону метро, радостно прыгая от шеста к шесту.
На линии F я уже не испытываю прежней безмятежности. Возможно, это потому, что я под землей, но вероятнее всего из-за того, что напротив меня сидят две хасидские женщины средних лет. Несмотря на то что их круглые обвисшие лица лишены всякого выражения, я знаю, что они осуждают меня, прикидывают, чем это я собираюсь заняться в городе в одиночку. Внезапно меня охватывает паника: что, если они меня узнали? Или, хуже того, что, если они знают кого-то, кто знает меня? Я не переживу, если об этом прослышат.
Я выхожу на следующей остановке и поднимаюсь на Четырнадцатую улицу возле Юнион-сквер. Я оказываюсь на центральной магистрали, которая запружена транспортом и пешеходами и тонет в звуках гудящих такси и тормозящих автобусов и мясном аромате, доносящемся из тележек с уличной едой. Шум, зрелища и запахи настолько ошеломляют, что на мгновение я теряю ориентацию в пространстве. Затем я замечаю вывеску Barnes & Noble и отчаянно устремляюсь к ней, зная, что, пока у меня над головой есть крыша, а вокруг книги, я в безопасности.