[456], со времени Марка Аврелия связавший мощными узами гностицизм Запада с зороастризмом Востока, признал, наряду с
семью парными эманациями[457], в число которых включает
солнце и луну[458], два начала:
Высшего Бога и вечную материю. В этой системе Святой Дух или Πνεῦμα рассматривается
как супруга, соответствуя
Софии других гностиков. Христос является первым эоном Высшего Бога. Он пришел, чтобы побороть злое начало, но как Христос Сатурнина, Василида и пр.,
он страдал и умер только внешним образом.
Вардессан был обязан своему персидскому эклектизму большей глубиной, или, если позволите, большим мистицизмом, чем гнозису своих предшественников, ведь София в его подходе бралась сразу как премудрость и мужское физическое или активное начало.
Этот особенный андрогинизм был еще догмой александрийского неоплатонизма[459] и, по примеру египтян, представлявших божественное естество как мужское и женское[460], а также Пифагора, воспринимавшего его как единство и различие, гностики воображали об эонах-андрогинах, имевших в себе самих и в одной монаде активную и пассивную причину, поскольку исходят одни от других[461].
Валентин, школа которого имела столь долгое звучание и который является, по крайней мере, дуалистом как и Вардессан, признавал две ПРЕМУДРОСТИ или Софии: из них первая, следуя Цельсу, носит имя Пруникос (Prunicus) или Пруника (Prunice), а другая просто София, являющаяся добродетелью, излучаемой от первой[462]. Считается, что в этом мистическом разделении Валентин признавал небесную душу и земную душу (vivens anima)[463]; именно это меня удерживает от сомнения в том, что в системе гностиков и, главным образом, у Валентина эоны двойственные: высшие идут от божественной плеромы, а низшие, отлученные от пребывания там, составляют только отражение образа высших эонов, от которых, тем не менее, исходят[464]. Эта доктрина породила множество скандалов, которые гораздо больше, чем нам может показаться, коснулись и самого посвящения рыцарей Храма, отрекавшихся от низшего подлунного Христа в противоположность Высшему Богу, который и есть истинный Бог, отец неведомый, верховное существо[465].
Другая доктрина, порожденная неоплатонической школой, столь же разрушительная для морали, сколь первая для христианского культа, это учение о том, что душа всегда прекрасна в своей сущности и остается прекрасной, несмотря на телесные скверны[466]. К несчастью, эта доктрина принесла слишком много своих плодов среди различных сект, и сам Манес в своем эклектизме позаботился о том, чтобы не запрещать догму, привлекшую к его предшественникам столько прозелитов. В действительности, валентиниане назывались