.
Кощунственное разрешение, нашептываемое посвятителем в ухо профессу, разве не являлось равно уставной статьей? Об этом можно подумать, если сопоставить определенные показания, например, Вильгельма де Варнажа и Рауля де Тавернэ (Tavernay)[951]. И все же представляется, что это постыдное позволение давалось не безразлично всем неофитам, но только самым юным – “ne ordo diffamaretur pro mulieribus”[952]. Тем самым, вероятно, желали отдалиться от всякого отношения с женщинами, благодаря чему предохранить орден от болтливости, способной быстро скомпрометировать секрет орденских мистерий. Храм прославился ненавистью к женщинам: хорошо видно почему.
Именно с тем же самым мотивом и в целях покрыть секрет ордена непроницаемой завесой великий магистр присвоил себе право отпускать грехи братьев, даже грехи, скрываемые «либо из-за стыда, либо из-за боязни епитимий»[953]. Это злоупотребление, которое акт обвинения ставит в вину одного великого магистра, казалось бы, было понятным всем, кто руководил капитулами, и даже мирским начальникам[954]. По нашей мысли, оно обладало более общим характером, нежели отвратительная распущенность, о чем встает вопрос[955]. Не представляется ли, что таинственная доктрина, сформулированная в секретных статьях, должна состоять, по крайней мере, на практике больше чем из трех статей: другие пункты учения, несомненно, являлись следствиями этих главных статей. На что ясно и указывал один из рыцарей, когда говорил одному мирянину из своих друзей: «Когда даже ты был бы моим отцом, и если бы ты смог стать великим магистром ордена, я не хотел бы, чтобы ты оказался посреди нас, поскольку мы имеем три статьи, которые никто никогда не узнает, за исключением Бога и дьявола и нас самих, братьев ордена»[956].
По правде сказать, некоторые обвиняемые отрицали, что преступные приказания ими исполнялись, исходя из орденских пунктов; но, рассмотрев подробнее, становится заметным, что среди них одни обвиняемые (и это наибольшее число) имели целью оправдать орден, взяв на себя самих ответственность за вменяемые деяния; другие без сопротивления были подготовлены к безобразным и им навязываемым практикам: следовательно, не стало необходимым напоминать, чтобы их склонить к тому, ни об уставе, ни об обычае[957].
Хотя многие из этих отважных рыцарей возмущались самой идеи данных кощунств и чудовищностей; хотя они энергично отказывались от осквернения: это слишком естественный факт, чтобы его обходить молчанием. Хотя в присутствии их благородного сопротивления посвятители отступали перед нечестивой работой и искали даже способа успокоить негодующие души, выставляя отвратительные требования в качестве шутки –