Я поднялась по лестнице Книжного и вошла в кухню, с удивлением обнаружив, что вся она уставлена букетами цветов. Вскоре стали заглядывать гости, которые приносили не только гостинцы, но и слова утешения. Как всегда, новости в Уигтауне распространялись быстро. Когда пограничники из аэропорта решили меня интернировать, Юан позвонил в Книжный, чтобы предупредить Ханну, что мы задержимся. Она в свою очередь поделилась вестью с сотрудниками почты, ну а они уже рассказали всем остальным.
В течение следующих трех дней к нам заходили все мои уигтаунские друзья и даже люди, с которыми я не была знакома, – они приносили с собой цветы, гостинцы, говорили слова сочувствия. Чайник постоянно кипел, а в кухне толпился народ. Никогда в жизни мне не доводилось ощущать столько поддержки. Однако горькая правда заключалась в том, что, несмотря на огромное желание жителей города помочь нам, никому не под силу стереть черный штамп в моем паспорте или замедлить время, а уж тем более остановить его.
Накануне отъезда мы не поленились доехать до Дамфриса, чтобы попасть к очередному чиновнику, но в ответ услышали, что он ничем не может нам помочь. Выходя из кабинета, я с трудом сдерживала слезы, чувствуя полную обреченность.
– Разве США и Великобританию не связывают особые отношения? – произнесла я сквозь зубы.
Как же я злилась! Я злилась, потому что не сделала ничего плохого. Злилась, потому что наивно полагала, что с американским гражданством путешествовать проще простого. Злилась, что Юану было не под силу меня защитить. Злилась, что все происходящее не поддавалось никакой логике: все, о чем я мечтала, – это поселиться в Уигтауне, устроить там свою жизнь и найти способ хоть как-то отблагодарить это место, которое я так сильно любила. Что в этом плохого?
– Не волнуйся, Джесси, мы придумаем способ, как тебя вернуть.
Юан вел меня по мощеным переулкам обратно к фургону. Подняв на него взгляд, я увидела, что по его щекам текут слезы. Я встала как вкопанная. Видеть, как сильно я расстроена, и осознавать, что он ничем не может мне помочь, было для него невыносимо, и его привычная невозмутимость дала сбой.
– Пожалуйста, не переживай. – Я вела себя эгоистично, погрузившись в собственное отчаяние и совсем не замечая, как это сказывается на Юане. Я не хотела, чтобы он страдал из-за меня. Я сжала его ладонь, утирая собственные слезы. – Ты прав, – сказала я и заставила себя улыбнуться. – Я вернусь.
На следующий день я вошла в стеклянные раздвижные двери аэропорта Глазго, одетая как кинозвезда. Идея принадлежала Дейрдре. «Раз уж они решили приставить к тебе вооруженный конвой, – сказала она, и в ее глазах заиграл знакомый игривый огонек, – развлекись по полной программе, красотка».